Сафа-Гирей нашел еще в себе силы, чтобы произнести:

– Свидетельствую, что нет никакого божества, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммед – посланник Аллаха, – и уже шепотом: – Могилу сделайте просторной, чтобы я мог встретить ангелов смерти сидя.

Властитель смолк. Покорные жены ждали продолжения, но хан больше не произнес ни слова. Сююн-Бике посмотрела на мужа. Сафа-Гирей лежал с открытыми глазами, будто и не умер вовсе, а только прилег отдохнуть. Вот сейчас повелитель соберется с силами и продолжит прерванную речь. Но он продолжал хранить молчание. И когда для всех стало ясно, что Сафа-Гирея не стало и казанский престол опустел, опочивальня великого хана огласилась плачем.

Сююн-Бике без слез продолжала смотреть в открытые глаза мужа. Горе ее было запрятано глубоко внутри.

– Довольно, – наконец сказала она. Сейчас Сююн-Бике не узнавала своего голоса. Он сделался низким и грубым. – Сафа-Гирей умер, не оскверняйте своим плачем его покои. Не тревожьте его душу. – Жены умолкли. – А теперь выйдите! Мне нужно в последний раз проститься с моим мужем.

Женщины покорно склонили головы перед старшей женой хана, а затем одна за другой скрылись в проеме двери.

На стенах, окружавших ханский дворец, громко перекликалась стража.

– Тише! – раздался с верхнего этажа дворца разгневанный женский голос и уже едва слышно, словно ханум боялась разбудить того, кто сейчас находился рядом с ней, добавила: – Повелитель спит…

Стража умолкла и продолжала прерванный обход по каменным стенам. А Сююн-Бике затворила ставни и принялась читать молитву. Слабый свет звезд, едва проникая через мозаику стекол спальни, ложился на спокойное лицо умершего. Сююн-Бике в своих молитвах желала мужу доброй встречи с Аллахом.

– Прости меня, мой любимый, что я не смогу проводить тебя завтра в последний путь, – плакала женщина. – Аллах запрещает делать это. Мне надлежит, как верной жене твоей, оставаться в доме, где все эти годы мы были счастливы, в доме, который еще хранит твое тепло.

Вот и нет уже звезд. В Казани наступила ночь. Глубокая. Темная. Где-то за крепостной стеной, в густой дубраве, завыл волк. В ответ ему тотчас отозвался другой, а за ним и третий. Стая собиралась на охоту. Город же спал безмятежно и глубоко.

Звездочет, спрятавшись от ревнивых людских глаз в одной из комнат дворца, любовался даром Сафа-Гирея.

– Ханский подарок, ничего не скажешь, – вертел он в руках перстень.

А бриллиант весело, всеми гранями, подобно застывшей капле, искрился в мерцающем свете фонарей. Звездочет надевал перстень на палец, близко подносил к глазам, потом рассматривал на расстоянии вытянутой руки и, досыта насладив глаза игрой радужного света, припрятал драгоценность в ларец.

– Побудь здесь до случая. Нужно отъезжать к султану Сулейману, быть может, он не откажет мне в милости остаться при его дворе.

В зиндане смиренно готовились к своей участи смертники. Каждый был занят делом. Нужно успеть помолиться перед казнью. Если Аллах будет милостив, то он отпустит грехи. «Прости, Аллах, за прежние прегрешения и не суди на том свете слишком строго».

Обреченные ждали рассвета без страха – все волнения остались там, где была жизнь.

– Дай силы, Аллах, умереть достойно, – просил почтенный аксакал, – не дай мне осрамиться перед ханом.

Старик касался холодного камня лбом, рубаха его задиралась, и через прорехи виднелось худое, немощное тело.

Толмач тоже преклонил колени:

– Всемогущий Иисусе, избави, спаси меня от погибели. Я еще молод. Много видел, но мало жил. Заклинаю тебя. Господи, это в твоей власти, не дай погубить понапрасну жизнь христианскую. – Голос у юноши басовитый, словно трубы янычар, и в зиндане на мгновение смолкла другая речь. Урус… Он будет казнен вместе с правоверными?