По очереди отклеивая прозрачную пленку с держателей, Варов прикрепил электроды сперва к щиколоткам и запястьям, а потом приступил к груди. Он касался коротко, смотрел невидящим взглядом, словно меня и не было; все было подчинено только его удовольствию. То есть, только его делам. Я уговаривала себя забыться, но все было так ново и волнующе, столько фантазий было о подобном, что сердце выпрыгивало из груди. Казалось очаровательно-запретном лежать и бояться шевельнуться, при этом вполне осознанно. Что я была раздетой, но только частично, и для обоих оставались загадки. Было приятно ловить короткие прикосновения рукавов халата или прохладного дыхания Варова. Почти интим.

Он закончил и принялся нажимать на кнопки кардиографа.

— Будешь у нас Арсановой Екатериной, тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года рождения.

Шутливый тон немного отрезвил, но кнопки пронзительно пикали в тишине, словно обратный отсчет перед… чем? Ничем, и хватит уже таять.

— Теперь расслабься и успокойся, — сказал Варов и посмотрел мне прямо в глаза, — готова?

Давно готова, только не для этого. Он возвышался надо мной, такой строгий, знающий, отдающий приказы. Атмосфера напряжения и потребность угодить, волнение от того, что не получится…

Я глубоко вздохнула и кивнула.

— Дыши ровно, — бросил Варов и снова нажал на кнопку.

Аппарат отозвался и загудел, раздался шелест бумаги. Каким-то образом удалось заставить сердце биться ровно, но каждый удар отражался во всем теле. Я не потеряла разум и не промочила трусики — это доставляло удовольствие разуму, удовлетворяло потребность подчинения сильному мужчине. В наш век этого не хватало, и, видимо, не имея выхода, желания трансформировались вот в такое.

Варов придерживал ленту ЭКГ и поглядывал на монитор. Он чуть хмурился, глаза казались внимательными, и снова эти глубокие морщинки — как мне нравилось все, что они символизировали. А вкупе с напряженным ожиданием вердикта и собственной неосведомленностью… не было слов, чтобы охарактеризовать удовольствие, оно просто было.

Лента остановилась, и кардиограф утих. Варов по-прежнему всматривался в закорючки, его зрачки двигались. Не глядя на меня, он серьезно спросил:

— У тебя никогда не было проблем с сердцем?

Вот тут мне разонравилось происходящее.

— Нет, а что там?

— Боли, покалывания в области сердца?

Варов оторвался от ленты и задумчиво посмотрел на меня.

— Ну, покалывает иногда. Да что там?

Он молчал, закусил губу, а потом так же серьезно выдал:

— Должно быть что-то не так… кардиограмма подозрительно хорошая.

Варов прищурился и хитро улыбнулся, наблюдая за реакцией.

— Ну и гад ты! — взвизгнула я и хотела подняться, но провода натянулись.

— Ладно тебе. — Варов посмеивался, отцепляя от меня электроды. — А то, что колет — это просто нервы защемляет, ничего страшного.

Он так меня напугал, что испарилась вся таинственная атмосфера. Я вообще не стеснялась, пока Варов снова не заскучал:

— Ну все, Ку, надевай перышки, а то замерзла, — сказал он, кивая на мои напряженные соски.

— Все-таки пялишься?

Вот убить его, или поблагодарить за бабку, помощь с работой и тяжелые будни на скорой?

Отцепляя от электродов одноразовые держатели, Варов таинственно улыбнулся и посмотрел на меня спокойно, с каким-то осознанием.

— А разве тебе самой это не понравилось?

Я чуть не задохнулась от возмущения, а Варов улыбнулся шире и отвернулся. Вот он… нет, он не сволочь, ведь все понял верно. Или не понял и просто издевался? Не вовремя вспомнился визит его бывшей жены и ремни с карабинами: вряд ли ими сковывали Варова. По натуре он был доминантом и изучал, играл, подготавливал свою добычу, а мне совсем не хотелось сопротивляться. Хотя все это оставалось только домыслами.