Огромный рот-присоска засопел, втягивая воздух с силой промышленного пылесоса и анализируя каждую частичку энергий, каждую молекулу запахов. Что-то продолжало смущать чистильщика, и он ёрзал на скале, раздражённо шевеля щупальцами.

- Страха нет, - повторяла я, чувствуя отрицаемую вопреки всему эмоцию и в панике добавляя своему внушению ещё больший напор. - Страха нет, но есть песня, которую любят все жители океана... послушай,  какие красивые слова... 

Мягки воды Океана, горечь их лечебна,
Обнимают тело волны, поднимают в небо.

Как безбрежно в Океане, как в нем плыть спокойно
Средь гармонии текучей, среди неги знойной.

Потянулся дух лениво... Пульс энергий главных,
Мысли, чувства, ощущенья - равновесны, плавны.

Открывай, дитя, свой разум, радуйся теченью,
Каждая волна - объятье, каждый всплеск - леченье...

Страха нет, дух гармоничен, тело - лишь обличье,
Боль - всего лишь эхо плоти, плоть - слаба, вторична.

Дух внимает Океану, волн звучит симфония.
Всех ласкает, всех лелеет словом Песнь Гармонии...

У меня не получалось петь так красиво, как это делала Муирне, голос дрожал и напоминал овечье блеянье. Но Художору было всё равно на качество исполнения. Он распластался на скале неподвижным чешуйчатым желе и слушал песню плывчи, как загипнотизированный. Впрочем, таким он и был - загипнотизированным, обманутым, поддавшимся внушению перепуганной полукровки-диниту.

Когда строчки закончились - последние два куплета я подчерпнула из мысленно-защитного экспромта Грая в Чертогах, - мы с чистильщиком, казалось, целую вечность сидели на одиноком скалистом островке друг напротив друга под завывание и соленые брызги шторма. Потом тварь утробно вздохнула, с противным чпокающим звуком выпуская из присоски воздушно-слюнную смесь, и начала разворачиваться обратно, в сторону океана.

Я облегченно наблюдала за отступлением, не сбавляя силу внушения: «Страха нет... Ты ничего не чувствуешь...», и в этой сосредоточенности потеряла бдительность. 

Момент, когда уползающее щупальце задело мои голые ноги и непроизвольно обвилось вокруг щиколоток самым кончиком, я упустила. Сначала кожа ощутила терпимый жар... в первые мгновения это было даже приятно - окоченевшие ступни согрелись, - но уже после того, как щупальце скользнуло прочь вслед за своим обладателем, жар перешёл в острые уколы. А затем ноги охватила нестерпимая боль, как от огненного ожога.

И я закричала.

Морок бесстрашия развеялся, как туман, и Художор остановился с настороженностью хищника, который вновь поймал след исчезнувшей добычи. Огромное студенистое тело стремительно развернулось, окружая меня плотным кольцом щупалец, а рот-присоска усиленно засопел, с аппетитом поглощая исходящие от меня эманации безумных мучений.

Крик сам рвался из горла, напрягая голосовые связки, и это было невозможно контролировать. Не с моим жалким уровнем самообладания. Вопли не могли облегчить саму боль, но они спасали психику самой возможностью выразить бесконечное страдание от огненной лавы мучительных ожогов на ногах. Их словно сунули в кипяток и варили заживо.

Сознание треснуло и раздвоилось. Одна часть вопила, не переставая, а вторая шептала что-то неразборчивое. Я не слышала слов, но понимала смысл: надо абстрагироваться от нервных импульсов. Дать своему телу новую точку зрения. Навязать спасительное видение происходящего.

Еле удерживая на пике болевого шока способность соображать, я собрала все остатки ментальных сил в последнюю вспышку самовнушения и прохрипела истерзанными от крика голосовыми связками: