– Скажите, Григорий Харлампиевич, нет ли в вашем учреждении, так сказать, необычных постояльцев?

Кирияджи вдруг поперхнулся вином.

– Кха-кха… по спине постучи…

Чичиков с удовольствием приложился кулаком.

– Ух! Хорош… Чего тебе надо?

– А надо бы мне сделку с вами заключить, Григорий Харлампиевич, чтобы вы уступили мне по сходной цене души таких вот постояльцев. Они у них все равно мертвые.

– Кто? – не понял начальник тюрьмы.

– Души, кто ж еще, – с какой-то тоской в голосе обронил Чичиков.

– Не понял.

– Сейчас. – Чичиков достал из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу и следом за ней – ручку, черный «Паркер» с золотым пером. – Вот купчая. Заключим купчую, да и всего делов. Признайтесь, уважаемый Григорий Харлампиевич, вам ведь до чертиков надоели постояльцы из семьдесят шестой камеры?

В нездоровом желтом свете, падавшем от настольной лампы, что стояла на полке среди посуды, Чичиков увидел, как вытягивается лицо Кирияджи. Веки его стали мелко подрагивать, а глаза воровато стрельнули куда-то вниз.

– Ты откуда это знаешь? – сиплым шепотом спросил он у Чичикова.

– Сколько у вас их там? В купчую нужно внести по полной форме.

– А? А-а… Четверо… Да кто ты такой?

– Я же докладывал – Чичиков. Вам моя фамилия ничего не говорит?

– Я тебя спрашиваю – кто ты такой?

– Ну, скажем, по сто долларов за душу… – задумчиво обронил Чичиков.

Выражение лица Кирияджи стало совсем скотским. Он почувствовал, что сейчас зарычит, как вепрь, и, может, даже встанет на четвереньки.

– Не хотите по сто? Готов накинуть, в разумных пределах.

– А что ты с ними сделаешь?

– По заключению купчей мертвые души переходят в мое безраздельное владение. Вас, очевидно, интересуют тела? Тел не будет. Собственно, у них давно уже этих самых тел в общем-то нет. Так, одна видимость. Вот сами убедитесь.

Что-то хитрое и диковатое мелькнуло в глазах Кирияджи:

– Это будет побег.

– Почему побег?

– Нет тел – значит, сбежали. Вот если бы трупы, тогда другое дело. А так, меньше, чем за тыщу… Места могу лишиться.

– Ну, Григорий Харлампиевич, будет вам – один раз проведете тот же трюк, что ваш уважаемый предшественник. Людей нет, а их досрочно на свободу отпускают. Двести пятьдесят.

– Хрен тебе. Тысячу. Я, как Егорка, садиться не хочу.

– Помилуйте, это грабеж! Чем вы рискуете, посудите сами!

– А вот чем, – осенило Кирияджи. – Я тебе, сукин сын, вообще шиш продам. Вдруг камера испортится?

Чичиков громко расхохотался:

– Ах, вот вы о чем хлопочете! Понимаю вас. Руки пачкать кому охота? А так – определил в семьдесят шестую, и все происходит как бы само собой. Ну, так вот что я вам скажу. Они в ней сидят не просто так. Они при этом, Григорий Харлампиевич, забирают вашу душу. Убивают. Глазом не успеете моргнуть, как она и концы отдаст. А тогда я у вас ее даром заберу. Потому что предупредил. Честно. Такие пироги, Григорий Харлампиевич. Триста кладу, а с камерой ничего не станется. Как работала, так и будет работать, – соврал Чичиков.

– Ты это точно знаешь? – Кирияджи взмок, голова его кружилась, он сейчас мало что соображал, но очень ясно чуял страшную опасность. Почему-то сейчас он верил Чичикову.

– Кому, как не мне, это знать?

– Дьявол ты… Сатана.

– Ну, так уж сразу и дьявол, – довольно улыбнулся Чичиков. – Я деловой человек, у вас есть товар, у меня есть предложение. Триста пятьдесят.

– Триста пятьдесят на четыре, – прикинул Кирияджи. – Мало. По полтыщи бы…

– Значит, по рукам? Сейчас заключим купчую, разопьем по такому случаю еще бутылочку…

– Купчую покажи.

– Извольте, – Чичиков протянул бумагу.