– Вот это вовсе уже не надобно… И это… А здесь и полпузырька не осталось, только выбросить! Да вовсе можно всё выбросить! Морсу из брусники побольше наварить и… Наталья Владимировна, почему вы так на меня смотрите?

– Михаил Николаевич… Мне ведь можно вам сказать? Я… я восхищаюсь вами! Я никогда прежде не встречала таких… таких… таких людей… вот!

«Только этого не хватало!» – ошеломлённо подумал Иверзнев. Вслух же ворчливо заметил:

– Наташа, вам кто-то обо мне ненужных вещей наговорил. Подозреваю, что папенька ваш.

– Нетрудно было это понять и без папеньки! – слабо улыбнулась Наташа. – Вы спасли меня… и ещё кучу других людей в лазарете! Меланья рассказывала мне, как вы сражались за каждого…

– Ох уж мне Меланья… Натали, поверьте, она сама делала бы то же самое, если бы я её допустил! И Устинья делала, если бы она тут была, и Васёна… Это обычный врачебный долг, а не воинский подвиг во славу отечества! Не о чем и панегирики складывать, право.

– Я могу ошибаться, – задумчиво сказала Наташа, – Но мне кажется, воинские подвиги случаются реже… и пользы от них меньше. Ну подумаешь, со знаменем в руках бежать на врага или стрелять из пушки! Наверное, очень страшно, да… Но знать, что можешь заразиться смертельною болезнью и всё равно каждый день входить к больным, и отсасывать эти плёнки… и каждый миг прислушиваться к себе – не заразился ли ещё? – и на другой день всё то же самое… Ведь со знаменем и пушками не бегают каждый день: иначе какой бы это был подвиг? А вы в лазарете ежечасно рискуете…

– Да отчего же «ежечасно»-то, Наташа?! – взмолился вконец сконфуженный Иверзнев, отчаянно жалея, что не прислал вместо себя Меланью. Решил, болван, светские приличия соблюсти… – Это же первая эпидемия за четыре года! До этого больше с обморожениями, ожогами да надорванными животами возились! Куда какой риск – нашим жиганам пузыри постным маслом смазывать! У вас слишком богатое воображение, честное слово… Скажите лучше, вам не скучно так лежать целыми днями?

– Ужасно скучно, вы правы, – подтвердила Наташа, спокойно и весело глядя на смущённого доктора. – Папенька не разрешает читать, говорит, что я быстро утомлюсь…

– Напрасно. Я сам поговорю с Владимиром Ксаверьичем. Безусловно, незачем Бунзена штудировать, это чтение ни капли не занимательно… а Загоскина с Ростопчиной отчего бы не почитать? Хотите, принесу вам журналов? У меня, кстати, валяются «Современника» восемь номеров, – старых-престарых, правда, – так в них есть довольно увлекательный роман «Мёртвое озеро»! Вам может понравиться. Вообразите, главная героиня – цыганка, а вы ведь давно проявляли интерес…

– Буду вам очень благодарна, Михаил Николаевич, – улыбнулась Наташа. – И… заходите ко мне, почаще, пожалуйста. Конечно, если найдёте время. Меня папа больше ни за что не отпустит в ваш лазарет. Говорит, что сам чуть не умер в эти дни и половину сердца из-за меня потерял, и, конечно же, теперь…

– Господина Тимаева можно понять, – дипломатично заметил Михаил. – Лазарет во время эпидемии в самом деле поле боя напоминает… и вас вот ранило шальной пулей. Слава Богу, не насмерть. Так что – постельный режим, храбрый боец, брусничный морс, пастила из Иркутска, – и вскоре на ногах будете! Это у вас Мицкевич лежит?

– Что?.. Ах, да. Подарок подруги из Варшавы, – Наташа взяла со столика и протянула Иверзневу тоненькую книжку стихов.

– Вы читаете по-польски?! – изумился Иверзнев, бегло перелистав потёртые страницы.

– Не очень хорошо, – словно извиняясь, сказала Наташа. – Разговаривать мне гораздо легче. Дело в том, что моя бабушка по матери была урождённая Казиньская. Я у неё воспитывалась до института, и мы с нею между собой говорили только по-польски. Папа, помню, страшно сердился: боялся, что я вредных идей нахватаюсь. А у меня, как на грех, отличная память! А потом ещё в институте я познакомилась с Вандой Сливицкой. Она – полячка, из Варшавы, и как только узнала, что я знаю польский и сочувствую… Мы с ней друг в дружку вцепились и до самого выпуска были неразлучны! Эта книжка Мицкевича – подарок от Ванды перед выпуском, её собственная, она ею очень дорожила.