Сепулькарий впился в Джека иглами зрачков – изголодавшихся, но не по еде.

– Как поживает твой отец, Джереми? – спросил он гулким басом, походившим на рев быка в пещере.

– Все еще мертв, – процедил Джек. Имя он сменил годы назад – и все об этом знали.

– Я забыл, – сказал Сепулькарий. – Всегда есть смысл забывать неприятное. И вдруг – я увидел тебя, и оно вернулось обратно.

Сепулькарий никогда не производил впечатления артиста популярного или хорошо зарабатывающего. Среди цирковых бродили слухи, что он на самом деле богатый эксцентрик со скверно проработанным номером, в котором полагалось часами неподвижно стоять на углу улицы и провожать глазами пешеходов – время от времени насвистывая им вслед похоронный марш.

Что поделать: от кое-каких баскеров-неудачников – при всем добродушном в общем-то характере профессии – у людей и впрямь ползли мурашки.

В действительности Сепулькария звали Натан Зильберштейн.

– Я работал с твоим отцом, Джек, – продолжал он.

Верно. Лет пятнадцать тому назад Зильберштейн действительно составлял с отцом Джека комедийный дуэт.

– Помню. – Джек повернулся было, чтобы попрощаться с Джо-Джимом, но Сепулькарий больно впился в его плечо цепкими, костлявыми пальцами.

– Я не хотел сюда идти, – прохрипел человек-скелет. Он втянул щеки и сдвинул вымазанные белилами брови. – Они меня ненавидят.

– С чего бы это? – дернул плечом Джек.

– Но ты, юный сын старого друга, ты владеешь тем, что мне нужно!

Джек перевел взгляд ниже.

– Отпусти, или я сломаю тебе руку.

Сепулькарий повиновался, но так и остался стоять, разведя указательный и большой пальцы дюйма на три.

– Вот такого размера. Темный, в оспинах, блестящий. Опаленный временем. Кривой черный камень с красным глазком. Они хотят, чтобы я его нашел.

Скрипя зубами, Джек смерил мужчину взглядом.

– Долг платежом красен, – добавил Сепулькарий. – Я знаю, камень у тебя.

Джек помотал головой.

– Не видел я его, Натан.

И это в каком-то смысле была правда. Его отец и Зильберштейн рассорились по истечении нескольких месяцев совместной работы, несмотря на неплохие сборы в мелких комедийных театрах на Среднем Западе. В ту пору Зильберштейн был иным, хотя и тогда уже не нравился Джеку.

– Этот камень… – Сепулькарий, похоже, не мог закончить мысль.

Джек знал, что надо уходить, иначе начнется такое… Словом, он попрощался с Джо-Джимом, а затем, стараясь держаться подальше от назойливого старика, быстро зашагал к велосипеду.

Сепулькарий смотрел ему вслед – Джек чувствовал на себе потерянный, обвиняющий взгляд, который иголками впивался в шею.

– Это мой камень, Джек! А твой отец его украл! Всю мне жизнь разрушил!

Начали собираться другие артисты. Медленно, настойчиво, они окружили Сепулькария, перешептываясь, подталкивая, негромко побуждая его уйти с глаз долой.

Джек крутил педали курсом на юг.

Пропал вечер.

Джинни брела в счастливом изумлении. Ей всегда нравился цирк, уличные представления, фокусники – всегда мечталось о празднике в день рождения, на какой-нибудь широкой лужайке, с потешными огнями, менестрелями, танцующими собачками и жонглерами – так что сейчас она почти могла притвориться перед собой: дескать, вот она я! здесь, под звездами! вот он, мой волшебный миг!

Вот она я, наконец-то счастливая и цельная…

И тут ей на глаза попался невысокий молодой человек, кативший на велосипеде по асфальтовой дорожке и кидавший взгляды через плечо. Худощавый, но жилистый; мускулистые руки хорошо видны благодаря полосатой футболке; вьющиеся черные волосы; глаза цепкие, ничуть не пугливые, а просто настороженные.