Рассказы Галины и Назара о первачах слушали только Артем и Наташа. Доктор Качурин сидел с задумчивым видом, углубившись в какие-то свои мысли. Наверное, ему неинтересно, а может быть, он и сам всё это знает. Маринка, пристроившись рядом с доктором, тоже молчала, и по выражению ее лица Артем отчетливо понял, что она не слушает про первачей, но при этом ей не скучно. Оказалось, что первачи – это не те, кто на самом деле лучший, а те, кого назначили быть «первым». Первые секретари (в отличие от вторых и третьих) райкомов, горкомов и обкомов партии или комсомола. Начальники, руководители. И даже актеры назывались первачами, если их особенно любили режиссеры: таким актерам во время гастролей или съемочных экспедиций доставались самые лучшие номера в гостиницах и предоставлялось самое лучшее обслуживание. Можно было написать безумно талантливое стихотворение, даже гениальное, и вся страна от мала до велика будет знать его наизусть, но первачом это поэта не сделает. Первачом он сможет стать только тогда, когда похвалят в газете «Правда» или на съезде Союза писателей. Иными словами – назначат «первым», то есть «правильным». Вот тогда начнутся путевки в Дома творчества, дача в Переделкине, творческие командировки за границу, талоны в двухсотую секцию ГУМа и прочие радости. И вот тогда ты – первач! Не похвалят, не отметят – ничего этого не будет, хоть этот поэт во сто крат талантливее всех его коллег по перу, вместе взятых. Каждый понимал: правду говорить нельзя, нужно изо всех сил прославлять советскую власть, чтобы заметили, отметили и похвалили. Одно неверное или даже просто сомнительное слово – и не быть тебе первачом. Нет, с землей, может, и не сровняют, и даже с работы не уволят, но удобств, комфорта, хороших продуктов и красивой одежды тебе не видать. И о зарубежных поездках можешь забыть. Будешь жить как все. Врать, молчать, притворяться, высиживать на постылых собраниях и политинформациях, доставать, искать блат, часами стоять в длинных очередях, списывать у знакомой рецепты супа, который можно приготовить без мяса, на одном плавленом сырке, и слушать, раскрыв рот, пересказ кинофильма, который смотрел сослуживец знакомого, случайно, по большому везению прорвавшийся на закрытый просмотр в Дом кино или в Дом журналиста. Еще, как рассказывала Галина Александровна, были совсем особенные очереди, не такие, в которые можно просто встать, проходя мимо магазина и увидев, что «выбросили дефицит». В эти особенные очереди нужно было еще суметь «попасть», и тянулись они годами. Очереди на получение квартиры, очереди на автомобиль, на ковер, на кухонный гарнитур, мебельную стенку, цветной телевизор… Как же это все унизительно!

А потом пришли 1990-е годы, и для многих вдруг оказалось, что все было напрасно. Напрасно тянул лямку на нелюбимой работе, молчал, одобрял, правильно голосовал, пряча подальше совесть, делал вид, терпел неудобства и унижения и снова молчал, потому что ждал квартиру, или машину, или повышения в должности, чтобы пенсия была побольше – такая, на которую можно не только самому достойно встретить старость, но и детям, и внукам хоть немного помогать. Все было напрасно. Потому что все рухнуло. Накопления на сберкнижке, сделанные за всю трудовую жизнь, сгорели. Очереди отменили, жилье давать перестали. Цены растут, а зарплаты не выплачивают. Твое образование никому не нужно, твоя профессия не востребована, потому что твой завод обнищал и закрылся, а вся отрасль производства уже дышит на ладан, не выдерживая конкуренции с импортом.