Свет ударил в закрытые глаза. Санёчек резко открыл их, огляделся. Оказалось, что лежал он под лавкой в луже воды, рядом стояла мать с пустым ведром воды.

– Ма-а-а-а-ма! Ты чего творишь? У меня ж чуть сердце не остановилось. Я Аида сейчас видел, реку смерти и всякое такое.

– Нажрался опять, тартыга? Спишь тут под лавкой!

– Не без этого!

– Когда ты уже перестанешь терзать сердце матери? И жены? Жена у тебя, дубина, теперь есть, чадо твое таскает, ты головой-то думай, когда к шаболдам своим бегаешь. Господи, прости мою душу грешную за сына юродивого.

– Ничего не юродивого. И не бегаю. Чего ты начинаешь? – Санёчек поднялся и начал зачем-то отряхиваться. – Посидели с Гуськами, выпили чуток. Мальчишник перед свадьбой – дело святое.

– Че ты мне ваньку тут валяешь? Мне Алка рассказывала, как он к ней бегает периодически.

– Ну если она красивая, то все может быть.

– Она венеролог в нашей поликлинике.

– Ма-а-а-а-ма, это личное дело каждого, кому и отчего лечиться. А Алка твоя про врачебную тайну слыхала?

– Какую еще тайну? Иди давай мыться, свадьба у тебя уж на носу, а ты тут грязный, как свинота.

– С вашей помощью, маменька! – Санёчек укорительно посмотрел на ведро.

– Чего-о-о-о? – металлический снаряд полетел со страшной силой в спину сына.

– Ма-а-а-а-ма, хватит! Убьешь жениха!

– Я тебя породила, я и убью. Мне можно, я ж мать!

– По сто пятой статье за убийство ведром до двадцати лет дают. Это отягчающее.

– Мойся иди, прокурор! Выходить уж через час. Нас приличные люди вообще-то ждут.

– Ага-ага, приличные. Новиков твой этот приличный, поди, людей в бетон закатывал в девяностые. Ты рожу его бандитскую видела?

– Ты свою видел? Иди уже, правдоруб хренов.

К резиденции Кольцовых под свадебный аккомпанемент, извергающийся из хрипящих колонок в виде «Зятя» от Ноггано, подъехал «жигуль» Кузьмы. Естественно, в свадебных ленточках. На заднем стекле чуть выше наклеенного АК-47 красовалась надпись «Жених».

Свадьбу решили отметить лишь узким кругом в ресторане. Виктор Иванович наотрез отказался на обильную спонсорскую помощь, но благодаря уговорам Виктории и Софьи Федоровны пирушке все же суждено было случиться. Со стороны жениха на праздник допустили лишь мать и Гуська, выступающего в роли свидетеля.

Санёчек наблюдал себя разодетого в зеркале. В голове были мысли о побеге.

– Зачем я во все это вписался? Чего не предохранялся? Сейчас бы и проблемы такой не было.

– Хватит красоваться! Пошли уж, жоних! – торопила сына Клавдия Петровна. – Чего мрачный такой? Чай не на похороны!

– На похороны своей холостяцкой жизни, – вздохнул Санёчек.

– Ну, епть, красава, братишка! – с порога загорланил вошедший Кузьма.

– А ты чего как к себе домой уже заходишь? – негодовала хозяйка.

– И вам здрасти, Клавдия Петровна! – Гусёк исполнил низкий боярский поклон. – Я вообще-то вашего сынки свидетель. На минуточку прошу заметить. Вот, видали? – он потеребил повязанную верхом красную ленточку, оповещающую золотыми буквами, что он свидетель.

– В цирк тебе надо! Клоуном!

– Как скажете, Клавдия Петровна! В цирк так в цирк!

– Ты мне тут не клавдиепетровничай! Иди колымагу свою заводи! Опаздываем уже!

– Слушаюсь и повинуюсь! – Кузьма развернулся и пошел, затем запел: «Я зять, нехуй взять».

– И шарманку свою выключи, я под этот ужас не поеду!

– Жестко! – Гусёк повернулся и подмигнул Санёчку. – Не спорю, но по-другому не сказать.

– Я сейчас тебя шваброй охерачу, – Клавдия Петровна была настроена решительно.

– Семейная агрессия, месиво, весело… – женщина потянулась за стоявшей в углу деревянной шваброй. – Все-все! – заискивающе заулыбался Кузьма. – «Дорожное радио» так «Дорожное»!