Овощник к коробочке интереса не проявлял. Лишь изредка поворачивался к братьям, улыбался им едва уловимой под усами и бородой улыбкой. Увидев Светлану, вздохнул и о братьях позабыл. Покупатели, пропуская Светлану, расступились. Она жила неподалёку, её многие знали, вот и расступились, а те, кто не знал, безропотно последовали их примеру, ведь, в свою очередь, знали иных женщин, перед которыми все расступались.

– Одного за другим, – Светлана обратилась к овощнику. – Вначале старшего и младшего, потом мужа и среднего. Всех похоронила. Скоро похороню брата. Он каждый день звонит на минутку, но я понимаю, что похороню, даже венки купила. У них хорошие скидки, если покупаешь, а я покупаю, потому что всех похоронила. Вот и брата похороню. Он и сам понимает, поэтому звонит.

Покупатели смотрели на Светлану. Ждали, что она посмотрит в ответ, и готовились посочувствовать, но Светлана смотрела на овощника, и покупатели молчали. Пока она говорила, овощник складывал в пакеты морковь, перцы, помидоры. В Емцах на севере от города, Малиновке на востоке, Отрадном на юге, Ольховке на юго-западе, Головине на западе или каком-нибудь ещё посёлке большие семьи на три-четыре взрослых сына встречались чаще и подобные истории никого не удивляли. Туда приезжал школьный автобус, в него загоняли тех, кому в командировочном центре оформили путёвку, а таких набиралось с полпосёлка, потом почтальоны разносили по семьям гробовые карточки. Обычное дело.

– Я на выплаты закрыла ипотеку, да. У нас ещё автокредит. И кредит на стиральную машину. Младшему в кредит купили телефон. Мне его тело отдали без телефона. Кредит остался, а телефона нет. Я продала украшения, когда мужа собирали, и продать нечего. Если бы телефон нашёлся, я бы продала, но нет ни телефона, ни украшений. И сыновей нет. Я всех похоронила. Одного за другим. Старшего похоронила первым, хотя средний умер первее.

Светлана замолчала, и овощник перестал наполнять пакеты.

– Сейчас чеснок пошёл, только у меня закончился, – пожаловался он. – Вот завтра привезу.

– У меня ещё старый кредит на ремонт, но там уже мало.

Овощник подсунул в пакеты по большому огурцу и отдал пакеты Светлане. От денег отказался. Светлана всё равно положила на ящик с помидорами одну сложенную купюру. Когда она ушла, овощник призвал покупателей не стесняться и набирать овощи самостоятельно.

– Давай сломаем, – предложил Малой.

– Крепкая, не сломается. – Андрей опять подсунул скрепку к металлическому штырьку.

Они по-прежнему возились с коробочкой и на Светлану внимания не обратили.

– А молотком? – спросил Малой.

– Сломается.

– Давай молотком!

– Нет.

– Почему?

– А ты подумал, что внутри может быть так, что если сломать, то ничего не останется?

– Не подумал, – признался Малой. – А что там?

– Вот откроем и узнаем.

– А как открыть?

– Не молотком.

Андрей сильнее надавил на штырёк, и скрепка, соскочив, целиком проскользнула внутрь.

– Зашибись не встать, – выдохнул Андрей. Тряхнул коробочку и услышал, как в деревянных внутренностях глухо бьётся скрепка. – Ну хотя бы точно, что там пространство.

– А зачем оно?

– Откроем и узнаем.

Не справившись с головоломкой, Андрей подхватил набитую овощами сумку и вывел брата из-за прилавка. На прощание овощник сказал им:

– Не забудьте привет родителям. И скажите, что сейчас идёт чеснок. Очень рекомендую.

На втором этаже Первой городской больницы было душно и тихо. Большинство пациентов предпочитали молчать. Если кто-то в очередях говорил, то шёпотом. Если играл на телефоне, то без звука или в наушниках. Малой рассеянно щёлкал головоломкой, но никого не раздражал, потому что сидел в конце коридора у закрытого и бездействующего тридцать пятого кабинета. За последние годы врачей в больнице поубавилось. Им оформляли штатную путёвку в медико-эвакуационную службу, они и сами добровольно отправлялись в котлы внештатниками. Некоторых, наоборот, обеспечивали приглашениями на несуществующий медицинский конгресс, снабжали блокнотами и ручками с вымышленной эмблемой, чтобы всё выглядело как можно более правдоподобно, и увозили подальше от любых котлов. Ни те, ни другие возвращаться пока не собирались, и бездействующих кабинетов на этажах Первой городской насчитывалось с два десятка.