– Взглянуть можно? – спросила я.

– Да ради бога, – пожал плечами Лейбман. – Пойдемте...

И повел меня по коридору.

Тело на кушетке, естественно, было накрыто простыней, которую Давид Осипович по моей просьбе откинул. Мне открылось серое, заострившееся лицо Карпинского, обесцвеченные волосы тусклыми клочками слиплись на голове, какой-то изможденный вид... Я дотронулась до его головы и нащупала гематому. Посмотрела на шею: ее пересекала багрово-красная полоса.

Рядом на табуретке покоились вещи, видимо, принадлежавшие Вячеславу при жизни: модные шмотки, кожаный бумажник от «Гуччи», под табуретом – черные ботинки с длинными, острыми, загнутыми носами...

Я повернулась к Лейбману, молча стоявшему рядом со мной.

– Давид Осипович, от чего произошла смерть?

– От удушения, – коротко ответил патологоанатом.

– То есть все-таки самоубийство?

– По моему глубочайшему убеждению, – склонился ко мне Давид Осипович, – практически на сто процентов могу сказать, что никакого самоубийства не было, просто ему дали по голове, отвезли на поляну и повесили.

– Но он был еще жив, когда его вешали?

– Да, он был еще жив, – кивнул Давид Осипович. – Видимо, этим убийца и решил воспользоваться, чтобы выдать смерть за самоубийство. Собственно говоря, даже без вскрытия, навскидку, это становится ясно. Посмотрите на эти следы на шее, – он показал на страшные полосы от веревки. – Обратите внимание на цвет...

– Уже обратила, – сказала я.

– Так вот, если бы его вешали уже мертвым, то следы были бы черно-синими. Ну, сизыми такими. А здесь – яркие, вишневые. Жив он был, жив. Но... – Давид Осипович сделал паузу. – Травма достаточно тяжелая. Не скажу, что не совместимая с жизнью, но тяжелая. Так что, если бы его просто бросили в лесу без медицинской помощи, он бы все равно, скорее всего, умер.

– А откуда у него эта шишка на голове? – спросила я.

– Ну, этого, матушка, я вам точно сказать не могу, – развел руками патологоанатом. – Да откуда угодно! Мог, например, подраться. А потом пошел и повесился от досады, – усмехнулся Лейбман.

– Да уж, – покачала я головой. – Блестящая версия! А еще какие-нибудь имеются?

– Собственно говоря, строить версии – не по моей части. Мне сообщить больше нечего, – покачал головой эксперт. – По моей работе все.

– Да... – протянула я. – Не густо.

– Ну, как говорится, чем богаты, тем и рады, – сказал Давид Осипович. – Желаю успехов, барышня.

Выйдя из морга, я села в машину и позвонила Папазяну:

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

– А ты? – откликнулся Гарик.

– Что за еврейская привычка отвечать вопросом на вопрос? Ты этого не у Давида Осиповича набрался? – сердито сказла я.

– Нет. И у Давида Осиповича, насколько мне известно, такой привычки нет, хоть он и стопроцентный еврей. По субботам даже никогда не работает и только кошерную пищу кушает, – засмеялся Папазян. – Ладно, значит, новости таковы: Стрешнев прибудет в РОВД только к вечерней планерке. Но встретиться с тобой согласился, правда, ненадолго. Так что, Таня-джан, предлагаю тебе пока подождать вечера у меня в кабинете, мы с тобой мирно попьем чайку, коротая время, и мне оно в компании с тобой покажется далеко не столь долгим и утомительным. Кстати, у меня есть печенье и конфеты.

– А торт со взбитыми сливками? – спросила я, улыбаясь.

– Дорогая моя, для тебя все, что только пожелаешь! Но только торт – десерт не для моего кабинета. Я считаю, гораздо уместнее он будет выглядеть где-нибудь в уютной обстановке, за столиком с вином и фруктами, в тишине, наедине... – голос Папазяна стал вкрадчивым.