Мюсляй радостно улыбался, разевая широкий рот.

– Договорились, командир. Заметано. Буду. Ждите! Пока-пока! – крикнул он уже Васе, пригибаясь, черно заглядывая сквозь стекло и взмахивая крупной пятерней с грязными ногтями.

И джип отъехал.

– Знакомый? – спросил Борис Юрьевич, выруливая на дорогу.

– Дерьмо! Зараза! – отозвался тут же Вася.

Борис Юрьевич удивленно посмотрел на него.

– Прицепился, откуда-то вылез, из какой-то помойки, нищеброд, бомж, моральный калека.

– Да?

– Да! По всему видно – сволочь отъявленная, – продолжал горячиться Вася. – Он вам всю ферму разворует.

– Хм… Да тут такое дело, – проговорил Борис Юрьевич, – приличные-то люди не идут. Не хотят ни хрена на земле работать. Разучились.

– Еще бы, – тут же подхватил Вася, – как однажды выразился Лукашенко: крестьян давили-давили, яйца и пропали.

Борис Юрьевич рассмеялся.

– Лукашенко?

– Ну или Черномырдин, – ответил Вася. – Два сапога пара.

– Но в точку. Ведь так и есть! – воскликнул Борис Юрьевич. – Какой, например, Эдик крестьянин? Он строитель. Или, допустим, я. Авиаинженер.

– Вы? – удивился Вася.

– Да.

– Вот это да. Что же вас привело?..

– Мечта.

– О земле?

– О свободе. Просел наш авиазавод, совершил жесткую посадку, сломал шасси, переломал крыло, а то и оба сразу. И все. Я в эту сферу и подался с мечтой о свободе. Ну, мол, как это обычно говорится в кино и книжках. Небо – свобода.

– А у меня – море, – сказал Вася.

– А у меня теперь – земля, – откликнулся Борис Юрьевич, ведя машину.

– «Земля и воля», была такая народническая организация, – сказал Вася. – А еще «Хлеб и воля», труд Петра Алексеевича Кропоткина.

– Террористы, – откликнулся Борис Юрьевич, снова с интересом взглядывая на Васю.

– Ну нет, сначала готовили революцию, крестьянскую, – сказал Вася. – Да либералы, как обычно, начали мямлить, ссылаться на реформы, молиться на прогрессивные тенденции, зараза. И все провалили.

– Революция все равно случилась, – напомнил Борис Юрьевич.

– Уже не та. А у «Земли и воли» программа была проста: анархия и коллективизм. В семнадцатом году власть перехватили… как в «Маугли». Волки охотились, а Шерхан прыгнул и сбил вожака, того и сместили. Власть перехватили шерхановцы да шакалы.

Борис Юрьевич посматривал на Васю, словно впервые видел, и, посмеиваясь, качал головой.

– Потом этот оскал Шерхана, зараза, все увидели: кровавые решетки ГУЛАГа, – продолжал Вася. – Вот вам воля. А хлеб? Страна полей голодала. Украинцы на улицах помирали, как собаки.

– Голодомор?

– Голодомир, – отвечал Вася, позабывший уже и о Мюсляе, и обо всем, что ему угрожало. – Вечный Голодомир и построили. Империю партчиновников и танков.

– Ну, голодомор это хохлы любят раздувать…

– Про пять-то миллионов мумифицированных? То же и про нас можно сказать, – возразил Вася, – любим раздувать, например, голод блокады.

– Ты что! – воскликнул Борис Юрьевич.

– А что? Как хохлы – так раздувают, как мы – так вещаем истину.

Вася рванул в этот спор, как застоявшийся жеребец. Его глаза метали синие молнии, краска то бросалась в лицо, то угасала. Некоторое время слышны были только проносившиеся мимо машины и шуршание шин по асфальту.

– А ты случайно не хохол? – поинтересовался Борис Юрьевич.

– Случайно нет, – сказал Вася и вдруг засмеялся по своему обыкновению: – Хых-хы-хы… «Я родился в таможне, когда я выпал на пол. Мой отец был торговец, другой отец – Интерпол…»

– Ну и насчет голодомира… Колхозы были крепкие. И наш завод процветал, можно сказать. Да, не у всех были тачки, не все ездили в Турцию. Но был… как бы сказать? Был какой-то настрой, нерв такой, дескать: я имею право!