– А вы, дяденька, с севера? – спросила Валя.

Водитель хмыкнул.

– Нет, – сказал он. – Но бывал там, в Архангельске и на Соловках, на экскурсии. Монахи, конечно, основательно устроились. Каналы, башни. Особенно красиво, когда подплываешь: эти все купола вылупляются из моря.

– Крласота гулаговская, – сказал Вася. – Солж расписал ее здорово.

– Это кто?

– Солженицын.

– Ну… Тут надо смотреть вперед, а не ковыряться в прошлом.

– Не все прошлое говно, – сказал Вася.

– Это слишком нехорошо сказано, – ответил водитель. – Зачем же ругать все скопом?

– Так вы сами сказали.

– Я имел в виду Солженицына.

– А правда, нет ночей? И прям светло как днем? – спросила Валя.

Водитель хмыкнул.

– Правда. Неужели по телевизору не видела? Или вон по Ютубу?.. Светло, хоть шей. На куполах и крестах свет солнца даже в час ночи.

– Ой! – воскликнула Валя. – Вася, поедем туда.

– Там еще зима в полном разгаре, – ответил с неудовольствием Вася. – И полярная ночь вообще. Прлоклятье, – добавил он с отчаянием.

– А когда же наступит день, чтобы без тьмы? – спросила Валя.

– Летом, – сказал водитель.

Некоторое время все молчали, как будто прислушиваясь к ровной работе мотора, шуму дороги, ослеплявшей их радужными сполохами фар. Но встречных автомобилей уже было меньше. А вокруг простирались сероватые поля, уходящие в черноту. По холмам светились иногда деревни.

– А-у-нас-давно-уже-эта-ночь-давно, – пробормотала скороговоркой Валя. – Не-видать-ни-зги.

Водитель поймал ее изображение в зеркале.

– Ничего, утром рассветет, – сказал он.

– Нет-нет-нет, – затараторила Валя. – Нету-почти-света. Мартыновна улетела. Хотя Матушка вот и вернулась. Но там сейчас ее накроют. Рясами, платками, грязными поцелуями. Фу, пакость какая. На сто шагов не подпускала бы никого. Давно говорила Мюсляю, надо купить лампу, лампу керосиновую. Ходишь и спотыкаешься. Не видно. Нет свету. Так он не разрешил. Ага, а себе на табак берет сколько хочет да на вино. А мне на лампу не дал. Прибью, говорит, и тебя, и лампу. Потому как сам-то из угля весь, угля тьмы, а в сердце чернила. И глаза из гуталина. Страшный. Уже хватился и меня ищет.

– Чудно, – пробормотал водитель и посмотрел на Васю как только можно дольше.

– Чудно, что есть места с тем фаворским светом, а есть без него, – отозвалась Валя.

– Хватит тебе, – попросил Вася.

– Ребята, а вы вообще откуда едете? – спросил водитель.

Они молчали. Так в молчании и ехали дальше. Вася начал клевать носом, и Валя увидела, как мужик с бородой в подпоясанной рубахе спускается по камням к реке – к Днепру – и зажигает керосиновые лампы: одну, другую, третью, – и трепещущие огоньки тех ламп отражаются в темных водах…

Автомобиль мягко подпрыгнул, и Вася очнулся, ошарашенно вытаращился вперед, потом посмотрел на водителя и проговорил с некоторым удивлением:

– Лев Толстой приснился.

Водитель мельком глянул на него.

– Что говорил?

Вася подумал и пожал плечами.

– Ничего.

Помолчав, добавил:

– Керлосиновый сон.

Еще через некоторое время автомобиль начал тормозить и остановился.

– Все, – сказал водитель. – Здесь я сворачиваю. Дорога на Брянск – прямо.

– Спасибо, – ответил Вася. – Денег у нас нет.

– Я догадался, – сказал водитель.

– Хорошо, – сказал Вася и начал выбираться из автомобиля.

Пассажирка не двигалась. Водитель оглянулся. Девушка спала, положив голову на рюкзак.

Он соскочил с поезда возле открытой террасы со столиками, сразу подошел к светловолосой девушке, обнял ее. Она запрокинула голову: о, это ты? Он принялся целовать ее чудесное светлое лицо, расспрашивать: как ты здесь?