Вася принялся искать веревку, но обнаружил только моток проволоки и натянул ее через весь вагончик. Валя повесила свою одежду, а потом и Васину.

Вася сходил за очередной порцией дров и, вернувшись, чуть не выронил поленья. Валя ходила в трусиках и лифчике. Он стоял и смотрел на нее. Она зыркнула в его сторону.

– Вася? Чего?

Он кашлянул.

– Вот… дерьмо-то… – пробормотал он, сгружая поленья, и снова посмотрел на розовую Валю.

– Чего, чего? – говорила она. – Жарко-то, душно, аж парит, как летом перед грозой.

Вася сел на свою койку в пальто.

– У тебя же штаны мокрые, Васечка, – сказала она, подходя и трогая штанину. – Вон лужи натекли. Сымай. Сушить надо.

– Ладно! Высохнет, – ответил Вася, но встал, пощупал матрас, потом провел рукой внутри пальто.

Пришлось штаны снять и повесить.

– А в лапсердаке не жарко? Не жарко-то? А? А? – говорила Валя заботливо.

– Нет, – ответил Вася, утирая бусины пота на одной щеке, потом на другой.

Быстро темнело, Валя зажгла спичку, склонилась над лампой. Вася отворачивался. И снова смотрел на ее спину, бедра. Корону она развязала, и мокрые концы волос прилипли к спине.

Гребешок лампы затрепетал под закопченным стеклом. Валя наполнила чайник водой, поставила его на печку.

– После бани положена рюмочка-другая, – проговорила она, – а мы попьем чайку. У нас в деревне пили с липовым цветом.

– Водку? – спросил Вася.

– Чай. А водку и не пили совсем.

– Да ну? – спросил Вася.

Она кивнула.

– Ага. Только самогон да бражку, ежли невтерпеж было.

– Хых-хахы-хи-хи, – засмеялся Вася. – А я уж было подумал, там у вас ислам все приняли, что ли.

Валя посмотрела на него и перекрестилась.

– Или… там и была Святая Русь. Так бывает, ищешь, ищешь, а оно рядом, – добавил он.

– Ты ищешь? Васечка? А? А?

– Я? Да это Никкор чего-то замудрил насчет Святой Руси, мол, в поиски ударился. И меня хотел впрячь. Какая еще… хыхыхых-хи-хи-хи… Я же атеист, Вальчонок. Ни во что не верю. А ищу свободу.

Чайник задребезжал крышкой. Валя насыпала заварки.

– Про Святую Русь – это сказки поповские, – говорил Вася, наливая чая в кружку. – Не было никогда. Русь – это вечные пытки да казни. Вот в это поверишь. Меня, зараза, пытали. Я это сам знаю. Теперь гоняют, как зайца, хых, кролика этого новозеландского. Вот дерьмо-то полное.

Валя протянула руку и погладила его по волосам.

– У тебя снова волосы мокнут, – сказала она. – Сыми лапсердак свой.

По лицу Васи и вправду катился пот.

– Что ты, как казах в пустыни, – добавила Валя.

И Вася засмеялся – дробно, мелко, заливисто, заразительно. Так что и Валя не выдержала и стала смеяться – сочно, хорошо, молодо.

– Откуда ты знаешь? – спрашивал он сквозь смех.

– Так Мартыновна говорила.

– А, эта Заратустра… то есть… хых-хи-хи-ха-хиххи…

И тут Валя сквозь заливистый смех позвала:

– Иди ко мне, иди, иди, Васечка.

Вася сразу перестал смеяться.

– Иди, иди, – звала Валя, ставя кружку на стол, вытирая ладонью губы. – Ну иди, чего? Чего ты?.. Или я к тебе…

И она как-то плавно встала. Да, все ее движения обрели пластичность, выразительность.

– Нет! – крикнул Вася фальцетом.

И Валя остановилась.

– Ой, Фуджик, ты чего?

– Ничего, – буркнул он, – и не называй меня так. Все. Спать.

И он скинул лапсердак и завалился в кровать. Валя еще посидела, допивая чай. Потом задула трепещущий гребешок огня и со вздохом улеглась.

Два безукоризненно одетых господина беседовали:

– Им непременно нужно чудо.

– Чудо? Откуда же взяться чуду?

– Они хотят чуда хотя бы на волосок.

– Хм, где мы его возьмем?

– Вынь да положь.

Мне надоело их слушать, и я вышел из помещения, спустился по лестнице и оказался на дне колодца, образованного высотными домами, – взял и полетел вверх. И от моего полета окна почему-то распахивались и выпадали, разбивались вдребезги внизу. А я летел, яростно летел вверх в звоне стекол.