Взглянув на левую кисть, Эржебет ахнула. Как такое возможно?! В лучах утреннего солнца кожа на руках сияла белизной! На вид она вновь стала чуть более упругой, а коричневых пятнышек было гораздо меньше.

И тут Эржебет наконец поняла, в чем же дело.

Кровь. Кожа помолодела лишь в тех местах, на которые попала кровь Бесс. И доказательством было то, что плечи и грудь никак не изменились. Лишь лицо и левая кисть стали гораздо бархатистее, чем обычно.

Эржебет впала в ступор. Кровь. Кровь. Раз за разом она повторяла про себя это слово.

Вот где крылось ее спасение!

Торко и Янош тайком избавились от трупа Бесс. Однако, судя по всему, слухи дошли и до Ференца, ведь через два дня он сорвался с нового места дозора и примчался домой.

Еще через день, невзирая на плохое самочувствие, в замок вернулась Оршойя. Эржебет успела отправить Доротью и Дарвулию обратно за пределы замка, однако, само собой, ее положение было очень опасным. Оршойя пришла в бешенство и заявила, что такой женщине нельзя доверять воспитание наследника знатного рода.

Казалось, Эржебет было не избежать наказания, однако Ференц вмешался и сделал все возможное для умиротворения матери. Он пообещал, что отныне будет проводить в замке как можно больше времени и следить за женой, а детям нехорошо расти без матери, и разлука с ней не пойдет на пользу их роду. Он взывал к рассудку Оршойи, повторяя, что после смерти Бесс Эржебет вздохнула с облегчением, а значит, теперь будет вести себя смирно.

Тогда Ференцу уже почти исполнилось пятьдесят. Он порядком устал от походной жизни и рассудил, что пришло время осесть в замке. Ему хотелось, чтобы распря между двумя женщинами как-нибудь да уладилась и в семье установились мир и согласие.

Что же до Оршойи, то упадок сил из-за болезни было нечем остановить, и наконец она сдалась. Эржебет была помилована. Решающую роль сыграло сословное различие между ней и Бесс. Так что в некотором роде происшествие закончилось так, как если б Эржебет убила любимую собаку свекрови. Однако последующие события показали, что подобный исход никоим образом не пошел графине на пользу.

Прошли два ничем не примечательных года. Можно сказать, это был период затишья. Ференц безвылазно сидел в замке, Оршойя почти не вставала с постели в выделенной ей комнате, дети быстро росли. Эржебет с готовностью посвящала себя воспитанию потомков, но иногда могла по нескольку часов вести себя так отстраненно, что казалось, она и вовсе забыла об их существовании. Но на то у нее была веская причина.

Эржебет наконец исполнилось сорок. Она уже почти утратила прелесть, заставлявшую мужчин из соседних земель собираться в Чахтицком замке. Без белил было видно, что кожа на ее лице огрубела, а между светлыми участками появились желтоватые и коричневатые пятна. В уголках глаз и над губами пролегли морщины – где-то глубокие, где-то сеточка мелких. Улыбаться она уже даже не пыталась. Кожа под подбородком стала дряблой и, к ее ужасу, начала обвисать, как у свекрови. Сморщенные груди, казалось, приклеились к ребрам и напоминали бурдюки без воды. Ягодицы тоже обвисли и понемногу покрывались неровностями, как дыни.

В моменты ступора Эржебет размышляла об изменениях в своем теле. Она изо всех сил пыталась о них забыть, но ей это никак не удавалось, и тогда она принималась твердить самой себе, что она не Эржебет Батори. Но в таком случае нужно было забыть и про жизнь в роскоши, и про многочисленные привилегии. Тогда ей не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в реальность, где она была женщиной средних лет с обычной для ее возраста внешностью.