– Ты слышал?

– Я понял, что это он. Не стал подходить, чтобы не дать ему по морде.

– Тихо! Вера услышит, – заволновалась мать.

– Вера уже знает, что он из себя представляет.

Мать, не раздеваясь, легла на кровать.

– Миш, она к нему вернётся…

– Из-за ребёнка? Так мы его сами воспитаем!

– Не только из-за него. Она его любит, понимаешь? И будет мучиться всю жизнь от его мерзкого характера. Но родит ему детей, будет вкалывать на трёх работах, выступать с ним, пока это ему нужно. И даже терпеть его измены.

– Но почему?! – вскипел отец.

– Потому что любит.

– Как можно любить, если знаешь, что он за дерьмо? – вскрикнул обычно сдержанный отец.

– Ну вот видишь, как и он. Не нравится, но любит. Иначе не прилетел бы за ней.

Мать и отец замолчали, прислушиваясь к тишине за стенкой, в комнате Веры.

– И что же нам делать? – уже тихо спросил отец.

– Принять, Миш. Если хочешь видеть дочь и внуков, то принять. И попробовать полюбить.

Отец завозился и возмущённо забурчал что-то.

– Впрочем, тебе достаточно любить Веру и её детей, – засмеялась мать, – и не рычать на него.

– За измены ноги поотрываю!

– Когда вернётся, я буду называть его Женей, – решительно сказала мать. – Вставай, уберёмся и приготовим что-нибудь. Скоро зять придёт.

Ветер, ворвавшись к вечеру в город, стучался в окна и двери, свистел у полуоткрытых фрамуг, шуршал ветвями и срывал сухие листья, усеивая ими тротуары и балконы. Зонты уличных кафе закрылись, горожане разошлись по домам и скрылись ото всех мигренями, давлением и просто плохим настроением. Зашторили окна, включили уютные лампы и телевизоры, чтобы не слышать стук ветвей об окна, чтобы пережить этот вечер и побыстрее уснуть до тех пор, пока рано утром дворники, шебурша мётлами, уберут следы вечернего буйства и новорождённый день принесёт покой и умиротворение в смятенные души.

Но в этот вечер ветер принёс не только тревогу, но и звонки. От одного до другого дома, от одной до другой квартиры звонки разветвлялись, как крона дерева, охватывая всё больше и больше абонентов, передающих друг другу лишь пару слов: «Он в городе!», «Он прилетел!». А близкие ещё добавляли: «Говорят, постарел и плохо выглядит».

Весть облетела город. И к тому времени, как он добрался до тёмной пыльной квартиры, старые друзья, убедившись, что телефон выключен за неуплату, достали свои забытые телефонные книги, чтобы дозвониться до соседей и убедиться, что молва не обманула, что он действительно в городе.

Как только он опустил тяжёлый рюкзак на пол, в дверь постучали. На пороге стояла старая Лия, подруга матери и их соседка с тех пор, как он родился.

Выбившиеся из косы седые волосы, тревожный взгляд умилили его, и он молча обнял её.

– Деточка, пойдём к нам! У тебя ни света, ни воды, ни еды, ни связи, – сказала она.

– Нет, я хочу только воды и спать, – устало сказал он, – принеси попить, Лиечка.

– Пойдём, я одна. Дети разъехались. Тебя никто не потревожит. Прими душ и поспи в чистой постели.

Больше из нежелания спорить он закрыл дверь и пошёл за ней.

Уже лёжа в кровати, он слышал частое дребезжание телефона и сдавленный голос Лии: «Да, он здесь. Да, он спит, позвоните завтра».

«…»

В первый раз он, единственный сын секретаря райкома партии и баловень судьбы, в составе группы советских комсомольцев, полетел в Париж. В капстрану тогда могли попасть только очень редкие советские граждане. Для этого им нужно было быть по крайней мере единственным сыном высокопоставленного партработника и матери, которая пылинки сдувала с ненаглядного мальчика, умницы и красавца, и имела большое влияние на отца, который распределял блага.