После окончания первой части и паузы Кирилл Евгеньевич вновь взмахнул рукой. Оркестр заиграл. И только сейчас Березина осознала, что пюпитр пуст. На мгновение ей показалось, что она теряет сознание: бросило в жар, сердце забилось где-то в районе шеи так, что дышать стало невозможно, а потом словно остановилось, пальцы стали влажными и скользкими, дирижёр превратился в расплывчатое тёмное пятно.

– Ноты есть? – одними губами спросила Вера своего соседа.

– Я наизусть, – прошептал тот в ответ.

У третьего альтиста, сидящего слева, ноты стояли на пюпитре, но были слишком далеко, и Березина не видела ничего, что в них написано.

Музыканты приблизились к тому моменту, который Вера не помнила наизусть. Ей показалось, что в сцене появилась огромная трещина. Она становилась всё шире, туда падали стулья с сидящими на них музыкантами, пюпитры с нотами, дирижёр, проваливался зрительный зал.

Вера заставила себя сделать глубокий вдох, закрыла глаза и увидела ромашковое поле, то самое, о котором рассказывал Вадик. Большое, до горизонта, сливающееся с небом, бело-жёлтое, пахнущее летом, травами, зноем. Тёплый ветер качал цветы: любит – не любит, сыграет – не сыграет?

Сложный пассаж в соло вышел как-то сам собой, альт будто ожил, он волшебно запел своим низким голосом, потом партию подхватили другие струнные и духовые. Вера открыла глаза и в паузе тихонько промокнула мокрый лоб салфеткой, взятой с пюпитра соседа.

Когда концерт закончился, Кирилл Евгеньевич подозвал Веру к себе.

– Молодец, Березина, – похвалил он. – У тебя здорово получилось сегодня! И соло тоже вполне прозвучало. А ты переживала, я же видел, побледнела вдруг, глаза закрыла. Нет, правда, очень вдохновенно играла. Всё-таки, я прав: работать нужно больше на репетициях! – дирижёр похлопал девушку по плечу и быстро вышел из зала, крича в телефон:

– Да-да, сейчас, пусть фотографы подождут!

Вера вернулась к своему месту, аккуратно положила альт в защитный шёлковый чехол, потом в кофр, застегнула, проверила замок и выпрямилась. Перед ней стоял Лейгауз.

– Вер, – начал он.

– Вадя, я не выдержу ещё одного такого экстрима, если твоя очередная пассия решит отомстить мне и спереть ноты перед концертом!

– Вера, – повторил Вадик, – Я…ты. услышала, да?

А потом он подошёл ещё ближе и поцеловал её. Они стояли посередине сцены и целовались на глазах всего оркестра и не успевших выйти из зала гостей. Мимо них пролетела Пучкова с красным от ярости лицом.

– Ладно, Берёза, не последний раз видимся, – процедила она, но Вера Березина её не услышала.

Елена Евгеньевна выехала в кресле-коляске в коридор и открыла дверь.

На пороге стояла крупная женщина неопределённого возраста, в пальто с меховым воротником, белой вязаной шапке и сапогах-дутиках.

– Тута сиделку ждут? – спросила она, топая на коврике у двери.

– Я ждала девушку… ну ничего, да, проходите пожалуйста, – нерешительно ответила Елена Евгеньевна и пропустила в квартиру женщину, которая поставила в коридоре огромную клетчатую сумку.

– Я это, заместо дочки, она не сможет, рожает через неделю. Она не сказала? А я как раз могу. С птицефабрики уволилася и сразу к вам. Вы ж с проживанием хотели и работящую, энергичную. Ну! Это я, по всем периметрам.

Елена Евгеньевна махнула в сторону шкафа, куда повесить пальто, и поехала на своём современном кресле показывать квартиру.

– Это моя спальня. А это будет Ваша. Тут библиотека. Кухня вот, из неё проход в гостиную.

– Хорошая квартира, добротная, – похвалила женщина, осваиваясь.

– Ох, что же я вам не предложила чаю для начала. И познакомиться надо. Елена Евгеньевна. Можно Лена.