Народ на террасе загомонил, кто одобрительно, кто возмущенно. Наконец, двери старого Трактира распахнулись, и на пороге, нервно поправляя ремень портупеи, возник лейтенант Нуралиев. Он был вовсе не в восторге от новой роли.

– Суд постановил, – срывающимся голосом выкрикнул офицер, – у Лешаги не было злого умысла, и смерть Усача наступила вследствие несчастного случая!..

– Вот видишь! – крепко хватая за руку Марата, воскликнула Лил. – Я же говорила!

– Но кровь была пролита, – нехотя продолжал комендант, опустив глаза, – и Лешага причастен к этому. В силу чего он подлежит изгнанию из Трактира до следующего заката, без права когда-либо вновь появляться здесь. Ему сохраняется все имущество, и награда за его голову не будет объявлена.

– Я сам дам награду за его голову, – раздался звучный голос Рустама. – А за тебя, падаль, я награду дам за каждую часть отдельно.

Новоявленный шериф сделал вид, что не слышит выкриков стража, и продолжал, все так же глядя в пространство:

– Преследование Лешаги организовано не будет. Но всякий, кто пойдет с ним, станет здесь считаться несогласным с решением суда, не признающим его справедливость, а значит – изгнанным из Трактира на тех же условиях.

– Да пропади вы все пропадом! – взвился Марат. – Да если бы не мы с Лешагой, кто из вас был бы жив сегодня?!

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – быстро закончил лейтенант.

– Марат! – громко произнесла Лилия. – Времени мало. Пошли собираться.

– Э, куда пошли?! Я с вами, – закидывая автомат за спину, вскочил с места Заурбек.

– Куда?! – процедил Рустам.

– Куда ноги принесут, там буду. А только не здесь. Здесь падалью воняет!

Эргез ловко запрыгнул на коня, поднял его на дыбы и дал шенкеля по крутым бокам. Четверо гвардейцев Пророка, дождавшись, пока наместник скроется из виду, немедленно вскочили в седла и последовали за ним. Халиф терпеть не мог во время одиноких прогулок замечать подле себя недреманную стражу. Кто бы посмел заступить ему дорогу?! Кто бы решился напоить кровью его Шамшир, блистающий, словно взгляд неумолимой смерти? Но приказ не обсуждается, а приказ гласил: не упускать наместника из виду.

Сейчас ему было не до телохранителей. Смерть брата кровоточащей раной терзала душу, требуя отмщения. Эргезу припомнился тот воистину судьбоносный миг, когда там, на горном плато, они с Ильшахом увидели Пророка. Тот восседал на огромном белом жеребце. Одежда его тускло серебрилась в лучах закатного солнца. Он сбросил шлем на руки оруженосцу, и народ в мгновение ока преклонил колени: тысячи и тысячи спасенных им в Тот День подростков, иногда – совсем детей. Эргез помнил, будто это было вчера, точно и не минули с тех пор долгие, наполненные огнем и кровью годы.

Аттила поднялся в стременах и простер руку над своим народом, и в наступившей тишине было слышно, как где-то на дальних кручах перепрыгивают со скалы на скалу горные козлы.

– Настал день открыть вам истину! – возгласил Пророк, обводя слушателей все понимающим мудрым взором темных, словно безлунная ночь, глаз. – Все вы – дети тех, кто оплакал ближних, пережил боль утрат и радость спасения. Но кто из вас знает, отчего Создатель мира низверг человечество в Бездну, как некогда поступил с воинством мятежных ангелов? Чего ждет он от тех, кого в несказанной милости сберег для иной доли?

Я поведаю вам о том. Долго терпел Предвечный надругательство над миром, им созданным, сожалея о людях, как о заблудших овцах.

И до меня Он посылал им Пророков, несущих Слово Его.

Он даровал заветы Моисею, однако народ позабыл о них, едва миновала опасность. В благодарность за избавление они заменили Дух мертвой буквой. Они сказали: лишь мы – любимые сыны божьи, лишь с нами верен завет его. Все же прочие – лишь прах в его глазах, и что нам за дело до них? Рассуждая так, народ, возомнивший себя избранным, позабыв о Боге, упился величием пустых слов.