Он находился на заднем дворе главного корпуса. В многоэтажном колодце с сотнями глаз-окон. Слепых сейчас. Никого в аудиториях. Лабораториях. Кабинетах. Кладовках и библиотеке. Небо быстро затягивало тучами, весь день стояло душное марево, какое обычно бывает перед дождём.

Василий называл это Преддождье.

Небо темнело.

Быстро наступали сумерки.

Василий прикурил приготовленную и аккуратно размятую по пути сигарету.

Поднял глаза и увидел Её.

Она стояла метрах в десяти от него. У двери соседнего чёрного хода, на бетонном козырьке которого вырос небольшой куст акации.

Она стояла у двери чёрного хода и, зажав в губах сто двадцати миллиметровый ментоловый «мальборо», безуспешно чиркала похожей на футляр губной помады зажигалкой. Удивляясь своему спокойствию, Василий дошёл до неё и, щёлкнув кремнием, поднёс огонь к сигарете. В ту же секунду с неба закапало. Ещё сильнее. Она, втягивая в сигарету огонь его зажигалки, сделала шаг назад, под козырёк. Он, удерживая пламя и прикрыв его рукой, шагнул за ней.

Дождь рухнул с неба в одну секунду.

В эту секунду газ в его зажигалке закончился.

И она, наконец-то (!), подняла глаза на него.

Через минуту они захлопнули за собой дверь 205-й.

И сломали ключ в замочной скважине. Они не слышали, как закончился концерт. Как прекратился в час пополуночи банкет. Как сторожа закрыли входные двери и сделали небрежный обход территории.

Они провели в 205-й всю ночь. Только перед рассветом открыли одно из огромных окон и перепрыгнули с широкого подоконника на близкую крышу спортзала. В неверном утреннем свете они спустились по пожарной лестнице и, взявшись за руки, побежали к ближайшей автостоянке.

Они сели на её маленький быстрый автомобиль и умчались за сорок километров от города на водохранилище. На большую профессорскую дачу Борща-старшего.

Время остановилось. Время мчалось.

Он не думал о работе. Ни о чём не спрашивал её.

– Меня зовут Любовь, – сказала она ему ночью в лаборатории 205.

– Я знаю, – ответил он, глядя туда, где у обычных людей глаза.

– Какие у тебя Глаза… – сказал он.

– Глупенький… Глаза у тебя…

Они живут у воды.

Бродят по лесополосе.

Сидят у костра вечером.

Они не читают газет, не включают телевизор и не слушают радио.

Они смотрят друг другу в глаза и улыбаются.

И

трахаются,

трахаются,

трахаются.

В любое время и в любом месте.

Она голая бродит по дому и участку: дача стоит в уединённом месте.

Он с изумлением рассматривает её лицо и тело.

В его доме пахнет Ей.

На верёвочке в ванной висят её трусики.

Трусики, от одного вида которых у него встаёт и они снова

трахаются,

трахаются,

трахаются.

Края чашек вымазаны помадой.

В его расчёске путаются длинные не рыжие волосы.

А иногда

на краешке унитаза

оставались

маленькие чёрные волоски.

Один, редко – два.

Маленький чёрный волосок.

Витой.

Чёрный курчавый волосок.

Маленькая непокорная спиралька.

Волосок Её паха.

Волосяное покрытие её тела в районе лобка.

Лобка, от соприкосновения с которым он получает такой приход, будто первые секунды передоза шави – чёрной грузинской опиатной широй.

Они открывают истинный смысл слов:

«не чуя земли под ногами»,

«слёзы счастья»,

«тону в глазах»,

«сердце сладко замерло».

ЛЮБОВЬ…

– Я кончаю от одного твоего запаха.

– Я кончаю от твоего запаха…

– Никогда не думала, что рыжий может быть таким красивым.

– Никогда не думал, что такая женщина, как ты, может быть со мной.

– Дурачок…

– А ты Моё Солнце.

– Говорю же, дурачок!.. Посмотри в зеркало… Ты – Солнце. Моё. Мой Солнечный Человек. Сын Солнца!..

– Брат…

Они хотят отпраздновать месяц.

Месяц?

Время летит… Время замерло…