И тут вера шла на веру.

«Шибко партийный... – говорила, вспоминая Михаила Андриановича тех лет, и Надежда Михайловна Щербинина[3]. – За партию горло готов перегрызть».

Разумеется, хотя Михаила Андриановича и реабилитировали, но заключение не могло не оставить в его душе следа – год, проведенный за решеткой, – это вполне достаточный срок, чтобы избавиться от иллюзий, если они были.

Михаил Андрианович окончательно превращается после тюрьмы в маленького советского начальника, который хорошо понимает, сколь невелика в нашей стране цена человеческой, в том числе и его собственной, жизни. И он использует все, чтобы уберечь и себя, и свою семью.

«Мать на порог, – вспоминает Галина Михайловна, – а Михаил Андрианович даже ногу в двери прищемит. Мама же на своем настоит, на службу уйдет в храм!»

Самому Николаю Рубцову запомнилось, что Михаил Андрианович очень серьезно занимался воспитательной работой в семье. Будучи навеселе, он ставил на патефон пластинку с «Интернационалом», выстроив семью в шеренгу, сам становился в строй и, вытянувшись в струнку, слушал партийный гимн.

Сохранилась предвоенная фотография отца поэта...

Михаил Андрианович сидит за рабочим столом в конторе. На нем пиджак, белая рубашка, галстук... Волосы гладко зачесаны назад... Взгляд прямой, как бы пронзающий насквозь. Никакой иллюзии насчет разумности и полезности будущей жизни не обнаружить в этом взгляде, только твердость и преданность генеральной линии ВКП(б).

14 января 1941 года Михаил Андрианович Рубцов, как записано в его учетной партийной карточке, выбыл из Няндомы в Вологодский горком партии.

В Вологде Рубцовы поселились недалеко от Прилуцкого монастыря, в который еще недавно свозили со всей области раскулаченных мужиков...

Николаю было пять лет...

Он не пытался тогда разобраться во взаимоотношениях родителей, да и не сумел бы сделать это.

Из родительских разговоров ему запомнилась всего одна фраза.

– Александра, кипяточку! – кричал отец, усаживаясь за стол.

Много лет спустя Николай Рубцов попытается в рассказе «Дикий лук» нарисовать характер отца и атмосферу тех лет.

Рассказ этот писался уже после смерти Михаила Андриановича, и, читая его, видишь, как пересекаются в этой небольшой зарисовке два взгляда: ребенка – в еще неясное, туманное будущее, и усталого, измотанного жизнью поэта, как бы усмехающегося своему детскому неведению...

«Давно это было.

За Прилуцким монастырем на берегу реки собрались мы однажды все вместе: отец, мать, старшая сестра, брат и я, еще ничего не понимающий толком. День был ясный, солнечный и теплый. Всем было хорошо. Кто загорал, кто купался, а мы с братом на широком зеленом лугу возле реки искали в траве дикий лук и ели его. Неожиданно раздался крик: «Держите его! Держите его!» И тотчас я увидел, что мимо нас, тяжело дыша, не оглядываясь, бежит какой-то человек, а за ним бегут еще двое.

– Держите его!

Отец мой быстро выплыл из воды и в чем был тоже побежал за неизвестным. «Стой! – закричал он. – Стой! Стой!» Человек продолжал бежать. Тогда отец, хотя оружия у него никакого не было, крикнул вдруг: «Стой! Стрелять буду!»

Неизвестный, по-прежнему не оглядываясь, прекратил бег и пошел медленным шагом…»

Рассказ Рубцова написан очень просто, но при этом он поразительно точен по характерам и по психологии.

Типичный маленький начальник – отец и в рассказе Рубцова ведет себя очень типично. Не задумываясь, вылезает из реки и «в чем был» устремляется в погоню за неизвестным.

Зачем? Да затем, что годами советской службы, целым годом, проведенным в заключении, выдрессирован он на погоню. И этот: «Стой! Стрелять буду!» – подлинный, из тех лет крик.