Михаилу Андриановичу такая жизнь нравилась.
Он считал, что «завоевал» себе эту жизнь на Гражданской войне, заслужил ее всей своей исправной службой советской власти.
Тем более что его любовь к застольям и веселью вроде бы не мешала ни службе, ни карьере.
Вскоре после рождения Николая Михаила Андриановича назначили помощником начальника райтрансторгпита по кадрам, и семья переехала в Няндому.
И вот здесь едва не пресеклась не только карьера, но и сама жизнь Михаила Андриановича...
3
«Первое детское впечатление, – рассказывал Николай Михайлович Рубцов, – относится к тому времени, когда мне исполнился год...
Помню снег, дорога, я на руках у матери. Я прошу булку, хочу булку, мне ее дали. Потом я ее бросил в снег. Отца помню. Мать заплакала, а отец взял меня на руки, поцеловал и опять отдал матери... оказывается, это мы отца провожали…»
В этом рассказе о проводах отца – а провожали его в тюрьму! – точно переданы детские ощущения: «прошу булку, хочу булку... бросил в снег», а вся сюжетная канва – смущает нестыковка деталей! – скорее всего додумана взрослым Рубцовым.
Впрочем, вспоминая о своем отце, поэт вообще менее всего заботился о фактах... И это относится не только к его устным рассказам и стихам, но и к официальным анкетам и биографиям.
Канцелярская выверенность свидетельств в этом вопросе всегда угнетала его.
В тюрьме Михаил Андрианович провел под следствием всего год и был выпущен «подчистую», а вскоре после возвращения из тюрьмы пошел на повышение...
Семья арест Михаила Андриановича пережила труднее.
Сразу после ареста посреди зимы пришлось перебираться из хорошего дома в барак, стоящий почти вплотную к железнодорожной насыпи. Здесь и умерла старшая сестра, Надя.
Надежду Рубцов любил...
Он запомнил, как выходит она к гостям в нарядном платье, в блестящем монисто на высокой шее, чтобы показать, чему научилась в кружке пения...
«Монисто, – вспоминал Рубцов, – очень шло к ней, придавало ей еще красоты и тихо звенело во время танца. И голос ее звенел, и слова непонятной песни тоже звенели, и всю жизнь сопровождает меня, по временам возникая в душе, какой-то чудный-чудный, тихий звон, оставшийся, наверно, как память об этом пении, как золотой неотразимый отзвук ее славной души».
Живая, общительная, Надежда попала в деревню на сельхозработы, простудилась там и заболела менингитом.
Николай Рубцов часто вспоминал, как мучительно переносила сестра нестихающую боль и, когда заговаривали с ней, отворачивалась к стене...
Наде было шестнадцать, когда она умерла. Ее – Михаил Андрианович к тому времени уже был восстановлен в партии и в должности – хоронили как комсомолку...
Николай Рубцов запомнил красный гроб, множество венков, скопление народа...
На всю жизнь осталась в нем эта боль утраты, всю жизнь считал он, что, если бы Надежда не умерла так рано, не было бы в его жизни того безысходного сиротства, через которое предстояло пройти ему...
4
Как явствует из воспоминаний сестры поэта, Галины Михайловны Рубцовой[2], мать их была глубоко верующим человеком.
Александра Михайловна любила ходить в церковь и даже пела там в хоре.
Не рискуя ошибиться, можно предположить, что в Няндоме, когда арестовали мужа, Александра Михайловна молилась сама и вовлекала в эту молитву детей.
И едва ли это порадовало вернувшегося из тюрьмы супруга-коммуниста.
Как вспоминает Галина Михайловна, Михаил Андрианович избивал мать, пытаясь выбить из нее «церковную дурь», но Александра Михайловна, узревшая чудо молитвы – а чем еще, кроме ее молитвы, можно было объяснить сказочное спасение Михаила Андриановича? – сохраняла твердость в вере.