Осуществляя практическое руководство страной в сложные времена коренных реформ, Сталин не мог не убедиться, что, стирая без разбора память народа, разрывая его связи с корнями и традициями, нельзя мобилизовать этот народ на созидание, наполнить его чувством хозяина и ответственности за родную землю. Без любви к своему прошлому, без живой связи с ним немыслимой оказалась и преданность революции, и любовь к ближнему, невозможно было движение в будущее, построение нового общества. Народ, который заставили попрать свои святыни, был способен лишь нести разрушение другим народам, сеять хаос и обращаться в первобытное состояние.

Слишком важной оказалась пуповина, связывавшая Россию и ее народ со старым миром. Марксизм, как революционная теория в руках труда в борьбе с капиталом, по-видимому, на текущем этапе истории потерпел поражение. Рискну предположить, что уже перед войной Сталин потерял веру в практическую силу марксизма и начал постепенно нащупывать новую социально-политическую и идеологическую доктрину для страны.

Подобная политика, разумеется, шла вразрез с идеями революционного марксизма, который исповедовал Троцкий и его многочисленные сторонники в СССР. Они считали, что события, происходящие в Европе, необходимо рассматривать только как проявление кризиса капитализма. С точки зрения троцкистов, коммунисты должны были всячески способствовать углублению этого кризиса, не препятствуя развязыванию войны в Европе, с непременным вовлечением в нее и России, ибо именно война должна была привести к возникновению новой революционной ситуации на континенте. Троцкий утверждал, что задачи, поставленные Сталиным перед Коминтерном, представляют собой капитулянтство – «старые уловки социал-патриотизма, который есть форма классовой измены».

Нельзя не признать, что с точки зрения канонического марксизма критика Троцкого звучала весьма убедительно. Ряд национальных левых партий пошел за Троцким, усмотрев в политике Сталина возращение имперских замашек. Этот раскол грозил оставить Россию в дни грозных испытаний без важной поддержки мирового левого движения.

Помимо этого идеи Троцкого находили широкий отклик и среди представителей «старого аппарата», которые так же, как и мексиканский затворник, видели в Германии единственную силу, способную сбросить Сталина и закрепить за ними власть и привилегии не в порядке злоупотребления, а в порядке законного права.

Вполне естественно, что одновременно со сменой внешнеполитического курса Сталин сделал первые шаги по сворачиванию доктрины отрицания национальной государственности в идеологической системе СССР. До сих пор в области советской идеологии царили настоящий шабаш русофобии и пляска на костях русской истории. Малейшие отклонения от стиля освистывания «лапотной России» приводили к жестокой травле историков и писателей (в частности, Булгакова) со стороны «интеллигентов кукуйского происхождения» – воинствующих безбожников и космополитов.

Чего стоила хотя бы доминировавшая тогда историческая школа академика Покровского, представлявшая дооктябрьскую Россию темным и зловонным миром классового угнетения, под ярмом которого томились порабощенные народы. Последователи Покровского откровенно глумились над русскими героями, представляя Ивана Сусанина тупым рабом с бородой, Петра Первого – пьяницей и развратником, Суворова – кровавым палачом восстания «братского польского народа» и т. п.

Сталин повел решительную атаку на школу Покровского, объявив ее «базой вредителей, шпионов и террористов, ловко замаскировавшихся при помощи вредных антиленинских концепций». Газета «Правда» писала: