– Блины с икрой? Ловко! Зайдем, зайдем… Непременно зайдем в следующий раз, – отвечали мужчины.

– Et botvigne russe, monsieur…

– Ботвинья? Завтра же будем на этом месте ботвинью хлебать. Ах, англичане, англичане. Распотешили купцов! Ловко распотешили, лягушка их забодай! – бормотал Конурин. – Не знал я, что англичане такое сословие. И вино красное какое здесь хорошее, с духами…

– А это уж здесь в ресторане сами по своему выбору поставили. Я сказала только бон вэн, чтоб было хорошее вино, – отвечала Глафира Семеновна.

– «Шато-Марго». Ну что ж, я думаю, что мы не зашатаемся и не заморгаем, ежели еще третью бутылочку спросим, – сказал Николай Иванович. – Надо «Лондон-Гус» поддержать.

– Вали! Я рад, что до русской-то еды дорвался, – откликнулся Конурин. – Правда, она все-таки на французский манер, но и за это спасибо.

Николай Иванович и Конурин, попивая красное вино, буквально ликовали; но при расчете вдруг наступило разочарование. Когда Глафира Семеновна спросила счет, то он оказался самым аптекарским счетом по своим страшным ценам. Счет составлял восемьдесят с лишком франков. Даже за черный хлеб было поставлено пять франков.

– Фю, фю, фю! – просвистал Конурин. – Ведь это, стало быть, тридцать пять рублей на наши деньги с нас. За три русских блюда с икоркой на закуску тридцать пять рублей! Дорогонько, однако, русское-то здесь ценят! Да ведь это дороже даже нашего петербургского Кюбы, а тот уж на что шкуродер. Ловко, господа англичане! А я еще английское сословие хвалил, хотел ему «Вив англичан» крикнуть. По двенадцати рублей на нос пообедали, ни жаркого, ни сладкого не евши.

– Я апельсин и порцию мороженого съела, – сказала Глафира Семеновна.

– Да что апельсин! Здесь ведь апельсины-то дешевле пареной репы. Нет, сюда уж меня разве только собаками затравят, так я забегу, нужды нет, что тут блины и ботвинью предлагают. За блины да за ботвинью они, пожалуй, столько слупят, что после этого домой-то в славный город Петербург пешком придется идти.

– За вино по двенадцати франков за бутылку взяли, – заметил Николай Иванович, просматривая счет.

– Да неужели? Ах, муха их забодай! Положим, вино отменное, но цена-то разбойничья. В Париже мы по два франка за бутылку пили – и в лучшем виде…

– Ну а здесь я заказала самого лучшего и сказала, чтоб он, этот самый человек, уж на свою совесть подал, – отвечала Глафира Семеновна.

– А он уж и обрадовался. Короткая же у него совесть, таракан ему во щи.

– Удивляюсь я на вас, право, Иван Кондратьич, – сказала Глафира Семеновна. – Хотите, чтоб за границей ваши прихоти исполняли, и не хотите за них платить. Не требовали бы русских блюд.

– Как не хочу платить? Платить надо. Без этого нельзя. Не заплати-ка – в участок стащут. Так зачем же не поругаться за свои деньги? Если ты с меня семь шкур дерешь, то дай мне и над тобой потешиться и душу отвести.

– Не следовало только вино-то вот на его выбор предоставлять, – сказал Николай Иванович. – Давеча за завтраком на сваях мы в лучшем виде вино за три франка пили.

– Ах, боже мой! И вечно вы с попреками! – воскликнула Глафира Семеновна. – Ну, хорошо, давеча я выиграла и вино на выигрышный счет принимаю.

– Поди ты… Ты прежде посчитай, много ли у тебя от выигрыша-то осталось. Выигрышные-то деньги ты все в магазинах за портмоне да баулы оставила. Гарсон! Прене…

Николай Иванович вынул кошелек и принялся отсчитывать золото за обед.

– Сколько человеку-то на чай дать? – спросил он Конурина. – Хоть и нажгли нам здесь бок, но нельзя же свою русскую славу попортить и какой-нибудь французский четвертак на чай дать. Знают, что мы русские.