Шарко кивнул, не двигаясь с места. И тогда она добавила, словно высекая на мраморе:

– Одной.

Он ждал, сидя в уголке кафе, обнаружившегося поблизости от кладбища, руки его обнимали большую чашку дымящегося кофе. Бешеные струи дождя с шумом бились в стекла окон, отделяя этот придорожный кабачок от мира вокруг. Две тени маячили у барной стойки с пивным насосом – завсегдатаи, приходящие сюда, чтобы вернее погубить свою печень. Никаких красок вокруг, кроме замшелой серой, выцветшей черной, потускневшей медной. Всё тут словно бы потихоньку сползало в бездонную пропасть, по дну которой, должно быть, струится бесконечная печаль.

Люси сняла в полутьме промокший плащ, дала последним каплям стечь с него на половик у входа, повесила и направилась к человеку, в одиночестве сидевшему за столиком. Прихватила по дороге стул, поставила напротив него, села и смахнула платком еще бежавшие по лицу капли.

Некоторое время они исподтишка рассматривали друг друга. Их рты приоткрылись одновременно, но слова так и не прозвучали. Люси первой ринулась на поиски выхода из положения.

– Я думала о тебе, Франк… мне случалось думать о тебе после… после того, что произошло. И я всегда видела тебя в твоем безупречно сидящем костюме, таким сильным, крепко стоящим на ногах, уверенным, выносливым. – Она кивнула на дверь, как бы в сторону кладбища. – Я представляла тебя так далеко от всей этой грязи, всей этой мерзости. Я думала, ты, может быть, забыл.

Шарко жалко улыбнулся, и Люси от этой улыбки стало еще больнее. В какой мрак он сейчас погружен?

– Чем больше проходит времени, тем глубже становится рана. Как бы я мог забыть?

Люси чувствовала, что он покорился, пропал. Воин, покинувший поле битвы. Нет смысла спрашивать его, как он, что делал эти долгие месяцы, все и так написано на его исхудалом лице, в его пустых, без единой искорки, глазах. Наверняка хватается то за одно дело, то за другое, лишь бы прошел еще один день, лишь бы миновала еще одна ночь. Наверняка погряз в работе, утонул в крови. Средство не хуже других, чтобы вымотаться, отупеть. Только бы не думать, только бы не думать, как, собственно, и она в своем бюро претензий. Люси попыталась абстрагироваться от боли, от горечи, попыталась собраться, чтобы перейти наконец-то к цели назначенной ею же самой встречи.

– Я побывала в вивоннской тюрьме, и тамошний психиатр всё мне рассказал. О том, что ты приезжал туда, о деле некой Евы Лутц, которое ты сейчас расследуешь. Ты тоже должен мне рассказать – ты должен открыть мне всё, что знаешь об этом.

Шарко хотел было ответить, но сдержал порыв – надо успокоить ее, надо заставить ее вернуться на север и все забыть. Как можно скорее.

– Грегори Царно мертв, Люси. Он умер и похоронен. Тебе больше нечего здесь делать. Возвращайся домой. Забудь все это раз и навсегда, живи своей жизнью.

– Ты ведь вроде бы в уголовку вернулся, да? Ну и где же твой напарник? Почему ты здесь один, ведь так не бывает, не должно быть? Ты же не по службе сюда приехал, так? Тогда зачем?

Шарко водил пальцем по краю чашки, но это ему не помогало, он боялся даже поднять на нее глаза.

– Вижу, ты не утратила своей наблюдательности…

– Зачем ты приехал сюда, Франк?

Он искал слова, чтобы парировать удар, искал, но не находил, справиться с Леблоном или Маньяном ему было бы вдесятеро легче. А стоило оказаться лицом к лицу с Люси, все внутренние барьеры пали. Молчание затягивалось, и он решился в конце концов сказать правду:

– Я приехал сюда, чтобы посмотреть Царно в глаза. Чтобы посмотреть, что сейчас происходит с этой сволочью. Но он умер…