чем быть уверенным в неверии.

71

Мы колесим, ища покой,

по странам и векам,

но всюду возим за собой

свой собственный вулкан.

72

Глядят в огонь глаза смурные,

и смутный гул плывет в крови;

огонь тревожит в нас немые

пещерной памяти слои.

73

Когда восторг, триумф, овации

и сам эфир блаженство пьет,

порочный дух еврейской нации

себя усмешкой выдает.

74

О законе ли речь или чуде,

удручающий факт поразителен:

рано гибнут хорошие люди,

и гуляет гавно долгожителем.

75

Простертая по миру красота

доступнее ломтя ржаного хлеба,

но душу затмевает суета,

и пошлость заволакивает небо.

76

Другим народам в назидание

Россия избрана и призвана

явить покой и процветание,

скрестив бутылку с телевизором.

77

Серые подглазные мешки

сетуют холодным зеркалам,

что полузабытые грешки

памятны скудеющим телам.

78

Задавленность густой чиновной кашей

лишает смысла жалобу и крик,

лишен лица хозяин жизни нашей,

хотя коварен, туп и многолик.

79

Растет познанье. Но при этом

душе ни легче, ни просторней:

чем выше ветви дышат светом,

тем глубже тьма питает корни.

80

Семейный дом – наследственности храм.

Живу. Сижу с гостями. Эрудит.

Но бешеный азарт по временам

стреноженное сердце бередит.

81

В умах – разброд,

вокруг – неразбериха,

царит разбой, и тьмою застлан свет;

везде притом спокойно, мирно, тихо,

и разве только будущего нет.

82

Дай мне, Боже, спать ночами

без душевного мучения,

утоли мои печали,

остуди мои влечения.

83

Ум с добротой неразделимо

связуют общие черты,

дурак всегда проходит мимо

разумной пользы доброты.

84

Повадка женщины изменчива,

поскольку разнится игра

подруги дня, подруги вечера,

подруги ночи и утра.

85

Весна размывает капризно

завалы унынья и грязи

внезапной волной оптимизма,

шальной, как вода в унитазе.

86

Мы рады, когда чванные авгуры

дурачат нас, лицом туманясь хмурым,

а правду говорят нам балагуры —

но кто же доверяет балагурам?

87

Нам непонятность ненавистна

в рулетке радостей и бед,

мы даже в смерти ищем смысла,

хотя его и в жизни нет.

88

Чем глубже скепсис и неверие

при неизбежности притворства,

тем изощренней лицемерие

и выше уровень актерства.

89

Страдалец, мученик и узник,

насилий жертва и увечий —

всегда по духу чуть союзник

того, кто душит и калечит.

90

Сгорают поколенья, как поленья,

их копоть поглощает высота,

а пламень их, не ведающий тленья,

нетленно воплощает красота.

91

Чреваты лихом все дороги,

полны волнений волны дней,

сам разум наш – дитя тревоги

и потому податлив ей.

92

Игра ума, и листьев арфа,

и вкус вина, и жар объятий —

даны сегодня. Ибо завтра

полно любых невероятий.

93

Я столько всякой видел пакости,

что лишь единственно от разности

я мог бы стать сосудом святости,

когда б не стал бутылью праздности.

94

Себя раздумьем я не мучаю

и воле свыше не перечу:

когда идешь навстречу случаю,

судьба сама идет навстречу.

95

Веками власть по душам шарит,

но всем стараньям вопреки

дух человека – ртутный шарик,

неуловимый для руки.

96

А со мною ни с того ни с сего

вдруг такое начинает твориться,

словно в книгу бытия моего

кем-то всунута чужая страница.

97

Умами книжными и пыльными

скрипят мыслители над нами,

а нам то цепи служат крыльями,

то крылья вяжутся цепями.

98

Сколь гибко наше существо

к занятий резкой перемене:

солист поет про божество,

а в животе кишат пельмени.

99

Развитию грядущих поколений

положена жестокая граница,

и если возникает новый гений,

то рядом слабоумие родится.

100

Жрецам и сторожам увялых истин,

протухших от побегов до корней,

особенно бывает ненавистен

наивный любознательный еврей.

101

Нутро земли едят заводы,

поя отравой кровь реки,

ложатся на глаза природы

аэродромов пятаки.

102

Всегда любой философ и сапожник

за творчеством коллег его следит,