есть величавость всепрощения.

40

В горячем споре грудь на грудь,

уже не видя ничего,

войдя в азарт, не позабудь

на ужин выйти из него.

41

Мы из любых конфигураций

умеем голос подавать,

мы можем стоя пресмыкаться

и на коленях бунтовать.

42

В любви, трудах, игре и спорте,

искусстве, пьянстве и науке

будь счастлив, если второсортен —

у первосортных горше муки.

43

Война ли, голод – пьет богема,

убийства, грязь – богема пьет,

но есть холсты, но есть поэмы,

но чьи-то песни мир поет.

44

Мы часто ходим по воде,

хотя того не замечаем,

висим над бездной в пустоте

и на огне сидим за чаем.

45

Безумство чудаков – их миллион,

толкующих устройство мироздания, —

вливается в витающий бульон,

питательный для вирусов познания.

46

Зря нас душит горечь или смех,

если учат власть интеллигенты:

в сексе понимают больше всех

евнухи, скопцы и импотенты.

47

Не ограничивайся зрением,

пусть обоняние не чахнет:

что привлекательно цветением,

порой кошмарно гнилью пахнет.

48

На трупах и могилах вдруг возник

шумливый рай пивных и кабаков,

и лишь «за что боролись?» хилый крик

стихает у последних стариков.

49

Духа варево и крошево —

нынче так полно эрзацев,

так измельчено и дешево,

что полезно для мерзавцев.

50

Я не борец и не герой,

но повторить готов над плахой:

во всех суставах свихнут строй,

где не пошлешь мерзавца на хуй.

51

От наших войн и революций,

от сверхракет материковых

приятно мысленно вернуться

к огням костров средневековых.

52

Мы все – душевные калеки,

о чем с годами отпечалились,

но человека в человеке

найти, по счастью, не отчаялись.

53

Какое ни стоит на свете время

под флагами крестов, полос и звезд,

поэты – удивительное племя —

суют ему репейники под хвост.

54

Свистят ветра, свивая вьюгу,

на звездах – вечность и покой,

а мы елозим друг по другу,

томясь надеждой и тоской.

55

Когда вокруг пируют хищники,

друг другом чавкая со смаком,

любезны мне клыками нищие,

кому чужой кусок не лаком.

56

Одно за другим поколения

приемлют заряд одичания

в лучащемся поле растления,

предательства, лжи и молчания.

57

Стреляя, маршируя или строясь,

мы злобой отравляем нашу кровь;

терпимость, милосердие и совесть

откуда возникают вновь и вновь?

58

На всем человеческом улее

лежит сумасшествия бремя,

изменчив лишь бред, а безумие

скользит сквозь пространство и время.

59

Наплевать на фортуны превратность,

есть у жизни своя справедливость,

хоть печальна ее однократность,

но прекрасна ее прихотливость.

60

Просачиваясь каплей за года,

целительна и столь же ядовита,

сочится европейская вода

сквозь трещины российского гранита.

61

Неизбежность нашей смерти

чрезвычайно тесно связана

с тем, что жить на белом свете

людям противопоказано.

62

Просветы есть в любом страдании,

цепь неудач врачует случай,

но нет надежды в увядании

с его жестокостью ползучей.

63

Когда б остался я в чистилище,

трудясь на ниве просвещения,

охотно я б открыл училище

для душ, не знавших совращения.

64

У страха много этажей,

повадок, обликов и стилей,

страх тем острее, чем свежей,

и тем глубинней, чем остылей.

65

В года рубежные и страшные

непостижимо, всюду, молча

ползут из нор кроты вчерашние,

зубами клацая по-волчьи.

66

Природа позаботилась сама

закат наш уберечь от омерзения:

склероз – амортизация ума

лишает нас жестокого прозрения.

67

Живешь блаженным идиотом,

не замечая бега лет,

а где-то смерть за поворотом

глядит, сверяясь, на портрет.

68

Из глаз, разговоров и окон

озлобленность льется потоками,

грядущего зреющий кокон

питается этими соками.

69

Когда грядут года лихие,

в нас дикий предок воскресает,

и первобытная стихия

непрочный разум сотрясает.

70

Конечно, веру не измеришь,

поскольку мера – для материи,

но лучше веровать, что веришь,