Она у него что, через морозилку перед этим проходит?

Но вот под той самой рукой, что упирается в стену, находится неразличимая на фоне стены панель управления. Вот только вода всё ещё заливает нос, глаза и всю меня, так что сбавляю напор и меняю температуру я фактически вслепую. И не хочу уже никакого душа.

— Чёртов Воскресенский!

Выбраться из водяной ловушки не получается и приходится полностью выключить воду.

Бельё вымокло напрочь, волосы противно липнут к спине и лицу, но я всё же продвигаюсь в сторону полотенец. Очень осторожно и медленно, хотя плитка под ногами скользить как бы не должна. Как бы. Здесь и управление должно быть интуитивно понятным, но оказалось тоже как бы.

Обходя самую большую из натёкших, но ещё не успевших стечь, луж, я опираюсь об очередную полку, и в этот момент раздаётся невыносимый, выносящий мозг и лишающий слуха, писк.

Вздрагиваю, оглядываюсь. Пытаюсь понять, что ещё не так, но поздно.

Дверь открывается, ударяясь о стену. Являя полуголого, заспанного, но дико злого сноба.

7. Глава 7

— Ты!

Стоило ожидать, что с появлением в моём доме этой заразы, покой закончится как вид. Но меньше всего я ожидал, что разбудит меня дикий вой датчика протечек.

Едва не изрыгая пламени, я в два касания отменяю тревогу. Поднимаю взгляд. И делаю шаг вперёд.

— Мыш-ш-шка, — со злым шипением.

Убил бы.

— Надо ванные нормальные делать, — храбрится она, вздёргивая подбородок. — С кнопками.

— Какие, нах… — вовремя проглотив ругательство, — на хрен кнопки?

— Белые. Чтобы хоть видно было на твоих готских стенах.

Притормаживаю на мгновение.

Готстких? Это она так гранит по стоимости всей её сейчас оскорбила?

Медленно выдыхаю. Вдыхаю, чувствуя, как рёбра разрывает бешенством. Зар-раза вороватая. Мало того что провозился с ней весь день, притащил к себе домой, потом охренел от подъёма сигнализацией, а эта ещё и выпендривается?

Плюнув на всё, наступаю на мышку. Медленно и неотвратимо. Не отводя взгляда от глаз, что с каждым шагом назад становятся всё более испуганными.

А не надо меня злить, я и так никогда не добрею.

— Кто шпионить будет, если ты меня сейчас прибьёшь? — Ещё одна попытка сбавить обороты, но куда там. Она оборачивается, и в голосе появляется первая дрожащая нотка. — И оттирать стены.

— Клининг, — рычу я и упираюсь в стены по обе стороны от её головы.

И мышкины глаза широко распахиваются, осознав, что отступать больше некуда. Но это полбеды. Гораздо хуже, что накрывает меня.

Приоткрытыми и дрожащими губами. Стоящими в тёмных глазах слезами. Длинными светлыми прядями, прилипшими к щекам, подбородку, плечам и груди. И чёрным спортивным бельём, которое я замечаю только сейчас.

Выдыхаю. Вижу, как она дёргается, когда моё дыхание касается гладкой и совсем светлой кожи. Даже не думаю сдерживать хриплый смешок.

А мышка Майя на грани. Обморока точно, потому что становится похожей цветом на белоснежные полотенца, что я ей выдал. Резко зажмуривается, отворачивает голову. Сжимает руки в кулаки. И дышит — гораздо тяжелее меня, чаще. Того и гляди, дойдёт до гипервентиляции, и что мне тогда с ней делать?

Везти в больницу и гадать, доложат папочке или нет?

И пусть меня не отпускает, но мозг включается достаточно для того, чтобы проверить мышкины границы. И поискать ответы на свои вопросы.

Смотри Майя на меня, может, и не было бы беспредела, а так… хмыкнув, я невесомо прикасаюсь к тонкой талии. Слышу судорожный вздох. Веду пальцами выше, по красивому изгибу. Поднимаюсь по рёбрам, которые при большом желании можно сосчитать прямо так.