Если, конечно, не считать той довольно натуральной боли, когда показалось, что его на самом деле опалило адским пламенем напалма…

– Куда прешь?! Слепой, что ли?

Привычным движением взгляда Прохор ослабил глубину погружения в дополненную реальность. Теперь сквозь водопад из сообщений он видел улицу. И бродягу, о грязную ногу которого он едва не споткнулся.

– Простите, – пробормотал Прохор.

– Простите его… – передразнил его бродяга, грязный, небритый старик в вязаной шапке, нелепом длинном плаще с костылем. – Повтыкали в головы свои дьявольские затычки – думают, от правды спрятались. А правда – она не в затычках, она вокруг! Только кому надо вокруг смотреть – проще с закрытыми глазами ходить, как заводные болванчики…

Похоже, бродяга не сильно переживал от отсутствия модного гаджета в своем ухе. После того, как устройство стали агрессивно продвигать на рынок, мгновенно последовала реакция со стороны той части общества, что привыкла вечно протестовать по поводу и без повода. Они ходили с плакатами по улицам, кричали в мегафоны, предвещали апокалипсис.

Правда, исчезли куда-то также быстро, как и появились.

Старик еще что-то бессвязно бормотал, посылал вслед проклятья, безумно хохотал, отхлебывая из бутылки какого-то мутного пойла. Но Прохор уже оставил его позади.

Он пришел. Смахнув в небытие мутный поток нейрофорума, остался лицом к лицу с древней пятиэтажкой, один вид которой сразу возвращает в реальность – где нет воображаемых джунглей, напалма и невесть откуда свалившейся популярности среди прыщавых отморозков, именующих себя геймерами.

Древнюю дверь с современностью соединял лишь нейрофонный интерфейс, подключенный через старинный домофон. Виртуальный сканер заглянул в глаза, бесстрастно скользнув по сетчатке, и старинный замок на двери подъезда с лязгом открылся. Поднявшись по стоптанным ступеням, помнившим мир еще без мобильной связи, он оказался перед знакомой с детства дверью.

Собственно, это и была дверь его детства – в окружении стен, покрытых вечными граффити, с потолком, закопченным малолетними хулиганами. Только сам он теперь обитал в сравнительно большой и новой, хоть и съемной, квартире.

Здесь же жил отец.

Точнее – бился за жизнь с тяжелой болезнью, которая с каждым годом становилась все сильнее. И сегодня папа не порадовал совершенно. Он сильно сдал, хоть и пытался бодриться, шутить. Только нейрофон не проведешь: перед глазами сами собой полезли устрашающие рентгеновские снимки, таблицы МРТ с графиками, в динамике которых не было ничего обнадеживающего.

– Папа, тебе нужна операция, – стараясь сохранить в голосе бодрость, с напором произнес Прохор. – И не в Москве. Тебе в Германию надо. Или в Израиль.

– Ты с ума сошел, сын? – усмехнувшись, с хрипотцой отозвался отец. – Думаешь, я не интересовался, сколько это стоит?

– Я найду деньги, – сказал Прохор, уже понимая, что говорит неправду.

Хорошо, у отца нет нейрофона – не то он бы с ходу считал в его словах ложь. Впрочем, отцу не нужны специальные «примочки», чтобы распознать неуверенность в словах сына. Отец благодарно улыбнулся, кивнул:

– Спасибо, сын. Но я считаю – пусть все в жизни идет своим чередом. Как будет – так будет. Ни болезнь, ни смерть не обманешь, каждому уготован свой срок. Но и торопить судьбу я тоже не собираюсь. Расскажи лучше, как сам? Освоился на «гражданке»?

Они говорили долго – больше обо всяких несущественных мелочах. Жизнь – она и состоит из таких мелочей, придающих ей смысл. Посмеялись над общими знакомыми, обсудили судьбы родственников из провинции, выпили по рюмке настойки собственной отцовской рецептуры. Все как обычно.