Синяк на заднице болел долго и сошёл нескоро, но самое неприятное – я эту малину не воровал, а честно купил у бабки на станции и просто шёл с ней мимо. Но дядя Лёша в итоге признал, дал мне немного покататься на своём тракторе, купил мороженое и подарил старую воздушку-переломку. Воздушка так до сих пор где-то лежит у дяди Юры.

Другие тогда времена были и нравы. Случись такое сейчас, шум бы подняли на всю страну. А тогда все махнули рукой, мол, с кем не бывает.

Но от того крепкого мужика осталась только тень. В инвалидном кресле с точками ржавчины на металлических частях сидел высохший бледный мужик. Разобрал его паралич после инсульта, и серьёзно, врачи ничего сделать не могли. Не говорил, почти не двигался, но взгляд ещё живой.

– Папа, привет! – сказала Юля, заходя в комнату, и затараторила: – Помнишь Лёшу? Вот он, в гости пришёл. Витя, ты чай будешь?

– Угу, – не сразу отозвался болезненно худой, бледный парень, сидящий за столом у стены, поправил очки и отложил учебник.

Они втроём жили в этой однушке. Ситуация у них непростая – отец парализован, младший сын, этот неразговорчивый пацан с тёмными синяками от недосыпа под глазами и с торчащими в беспорядке волосами, учится на втором курсе медакадемии, и учёба у него идёт трудно, поэтому Юлька крутится за всех.

Брат с сестрой ушли на кухню, я остался в комнате. Вдоль стены стояла вечная югославская стенка, у окна – привычный всем раскладной стол, но у него разложена только одна створка.

Телевизор включён, там показывали Аншлаг, на стене о чём-то беседовали и смеялись Петросян и Регина Дубовицкая. Стол завален учебниками, но есть пара художественных – чуть в стороне лежал «Дневник Лоры Палмер», который наверняка читала Юля, и советская книжка с потёртой обложкой «Повесть о настоящем человеке». Девушка явно читала её отцу вслух, это вроде была его любимая книга.

– Здрасьте, дядя Лёша, – сказал я. – Давно к вам не заходил.

Он очень внимательно посмотрел на меня и отвёл глаза. Взгляд усталый, но ясный, трезвый и умный. Я проследил, куда он так устало смотрит, и догадался.

– На другой канал переключить? – спросил я.

Ответа не было. Но когда я переключил с «Аншлага» на ОРТ, как тогда назывался Первый канал, в глазах мужика появилось оживление. Там показывали новости, но ему хватило и этого.

Заметил, что в левой руке, которая худо-бедно могла работать, дядя Лёша сжимал эспандер, ещё старый советский, который когда-то был красным, но уже сильно потемнел. Эспандер мягкий, но тот сжимал его с трудом, сил осталось мало.

Но воли ему явно не занимать, он всё равно хочет побыстрее вернуться к обычной жизни и помочь детям. Есть за что уважать.

– Лёша, тебе яичницу пожарить? – крикнула Юля с кухни. – Или лапшу китайскую заварить?

– Нет, только чай, – отозвался я, покрутив в руках толстый учебник анатомии. – Надо в общагу вернуться до одиннадцати.

Будет трудно успеть вовремя, потому что у меня осталось ещё одно дело. Хотя жильё стоит поменять, в общаге жить я не хотел, надо что-то более подходящее…

– Поняла, – произнесла она. – Но ты всё равно…

– Завтра позвоню, – пообещал я. – Кстати, меня тут на шашлыки приглашали в воскресенье. Поехали.

– Ну я…

– Да поехали, – немного настоял я, и Юля, помявшись для вида, согласилась.

Обратно я отправился на маршрутке, которая стоила дороже, чем трамваи и троллейбусы. У нас один из немногих городов, где расплачивались после поездки, а не до, вот на одной из остановок куча людей устроила затор у выхода. Кто-то сунул водителю купюру в 500 рублей, тот и ругался, отсчитывая сдачу, а остальные ждали.