Вопреки предположениям Ирины, дома Морской оказался совсем нескоро.

Сразу после случившегося с Нино́ его препроводили в директорскую приемную. На время расследования, как выяснилось, театр любезно предоставил свое лучшее административное помещение для следственных мероприятий. Дежурящий у двери милиционер кивком показал на ряд явно вытащенных с галерки кресел с поднятыми сиденьями, но Морской никак не мог оставаться на одном месте. Он отвернулся к окну и, посмотрев на вьюгу, тут же вспомнил, как Нино́ когда-то высовывалась в форточку и, отгоняя неистово кружащиеся снежинки от стекла, кричала смешное: «Опасно! Прочь! Красавицы, вы можете растаять!» Игра игрой, но до чего же глупо, что ей самой никто не прокричал заветное: «Опасно! Прочь!»…

Она, наверняка для красоты сюжета, вмешалась в нечто жуткое… Во что?

– Опять? Помилуйте, ну сколько можно? – раздался за спиной Морского голос милиционера. В приемную, толкая перед собой тележку с буфетными яствами, выкатился вездесущий дедуган-Анчоус. Получив прозвище за внешнее сходство, в душе старик был тоже суховат. Зато всю свою жизнь посвятил театру. Был и вахтер, и по хозяйственной части. Сегодня перед спектаклем предстал еще и в виде билетера, а вот сейчас…

– Сказано закусочку довезти, вот и везу. Ты, служивый, не опятькай мне тут, а докладывай про меня начальству, как положено! – прикрикнул на милиционера дедуган.

– Товарищ инспектор, к вам снова из буфета! – дежурный приоткрыл дверь.

– Что ты будешь делать! Не дают работать! Ладно, запускайте… – раздалось изнутри.

Одновременно с этим из кабинета вышел рассерженный Гельдфайбен. Морской кивнул и бросился к приятелю.

– И вы попались, друже? Вот так номер! – воскликнул Григорий, пожимая протянутую руку. – Как глупо тратить столько времени впустую!

Оказалось, Гельдфайбен пострадал за мир во всем мире. Конкретней – за свое желание всех помирить. В антракте в буфете, как и положено членам конкурирующих организаций, вусмерть разругались представители Главреперткома и Главискусства. Григорий остался их мирить, чем вызвал подозрения у правоохранительных органов. Главискусство и Главрепертком, которые вообще премьеру не смотрели и всю дорогу пили в буфете, были расспрошены на месте, а Гельдфайбен, который удивительным образом намеревался опоздать именно на ту часть спектакля, в которой произошло убийство, был доставлен для расспросов непосредственно к инспектору НКВД. Инспектор попался нервный и недовольный – задавал глупые вопросы и даже пытался в чем-то обвинять. В конце концов Григория отпустили, но нервов он потратил изрядно.

– Нормальных журналистов журят за страсть к мифотворчеству, а вы пострадали от миротворчества. Оригинально, как всегда! – хмыкнул Морской.

– Нормальные журналисты к мифам никакого отношения не имеют, – парировал Гельдфайбен. – Факты и только факты – вот наш девиз! – и тут же переключился на серьезный лад: – Я вам искренне не рекомендую идти в этот кабинет. Там никакого уважения к вошедшим.

Морской объяснил, что уж кому-кому, а ему деваться некуда, потому что действительно нужно дать показания. Он ведь оказался хоть и не прямым, но свидетелем в деле об убийстве.

– Убийство? – Григорий скривился. – Инспектор говорил про смерть. Я думал, был несчастный случай…

Морской вздохнул и выложил все, что знал.

– Что вы там про мифотворчество говорили? – после короткого раздумья переспросил Гельдфайбен. – Вы не драматизируете, друже? Мы оба знаем, как Нино́ носилась с этим вашим театральным занавесом. Вполне могла полезть обрезать на нем какую-нибудь не к месту торчащую нитку… За арлекином, как мы знаем, как раз идет мостик. Под ним софиты. – Григорий озвучивал то, что в первую секунду после падения Нино́ крутилось в мыслях у Морского. – Представьте, Нино́ пришла проверить арлекин. Стоит на мостике. Шарф свесился к софитам. Представили? – Гельдфайбен галантно держал одну руку за спиной, а другой жестикулировал так, будто рисует описываемую картину в воздухе. – Теперь смотрите, что за неприятность! Шарф зацепился за софиты. Нино́ нагнулась и неловко оступилась. Все это очень вероятно. В самом деле! Упала с мостика на софиты, но, пока летела, зацепившийся шарф стянул ей шею. Задушилась собственным шарфом, как босоножка Айседора. А? Так почему убийство, друже?