Особняком стояли инвестиции, полученные через возврат части средств Коминтерна, которые в свое время выводили из разграбляемой страны. Вроде как на мировую революцию. На словах, разумеется. Впрочем, тут суммы выглядели достаточно скромно – в пределах 250–270 миллионов рублей.

Сюда же относились и различные материальные активы на сумму порядка 2 миллиардов, перемещенные в Союз из Германии в рамках релокации производств. А также 380 миллионов промышленных инвестиций, приехавших из Швеции и Чехословакии. Но все эти «подводные течения» не афишировались. В публичном же поле, буквально из каждого утюга вещали о бурно растущей экономике Союза.

Почему она росла?

Потому что социализм! Ну… точнее, социал-демократия, так как за риторикой следили очень тщательно. И упоминалось слово «коммунизм» в периодике СССР к концу 1928 года крайне мало. Ибо зачем дразнить гусей попусту?

1928, декабрь, 4. Париж

Сразу после возвращения из Москвы Шарль де Голль оказался настоящим изгоем в Париже. Да, формально наравне с Пилсудским он был одним из двух непобежденных командиров западной стороны во 2-й Советско-польской войне. Но положение их обоих на момент перемирия считалось отчаянным. И счет до их капитуляции шел если не на часы, то на дни. Так что никого во Франции их подвиги не впечатлили. Во всяком случае, официально. Полученные же от Фрунзе награды воспринималась едва ли не как публичное унижение, спровоцировав едва ли не травлю полковника[28] де Голля.

Все стало выглядеть настолько плохо, что в определенных кругах даже подняли вопрос об увольнении Шарля и высылке его колонии. Подальше от столичной публики. Но тут на выручку пришел Филипп Петен – человек, под началом которого еще в 1914 году служил Шарль еще молодым лейтенантом в 4-й пехотной бригаде. И который тащил офицера в команде наверх, считая его своим человеком. Более того, де Голль всячески демонстрировал лояльность и даже назвал в 1921 году сына в честь шефа.

Так что немудрено, что генерал воспринял этот открытый наезд на Шарля как удар по себе. Это ведь реликтовая классика политической борьбы – начинать атаку на крупную фигуру с ударов по ее людям, выбивая их и через это ослабляя «короля». Подготавливая тем самым «главное наступление» и обеспечивая его успех. Причем, если грамотно выбивать «свиту», обменивая ее на определенные тактические плюшки, можно потратить совсем немного средств для уничтожения политического противника.

Петен отрефлексировал.

Встретился с де Голлем для прояснения ситуации.

Долго разговаривал, после чего организовал его встречу с Раймоном Пуанкаре – премьер-министром и своим старым знакомым, с которым он поддерживал неформальное общение.

Снова пообщались, разбираясь в ситуации. Ведь Шарль с Филиппом сумели выработать довольно взвешенную стратегию наступления, и повернуть эту травлю как атаку отнюдь не на себя. Не требовалось ведь большого ума, чтобы понять, под кого тут копали, так как Пуанкаре стоял среди прочего за военной поддержкой Польши и в известной степени нес ответственность за ее поражение. Само собой, в лоб это не говорили, но имеющий мозги да услышит, что скрывается за обтекаемыми словами.

Следующая встреча, очень скорая, произошла уже с Полем Пенлеве – военным министром Франции в 1928 году, который получил порцию информации от обобщенной этой троицы. И воспринял уже наезд на себя.

Так что, когда они все вчетвером пришли к президенту Гастону Думергу, то имели весьма значимую мотивацию и единую, хорошо продуманную позицию. В известной степени спекулятивную. Потому что они заявляли, будто бы месье Frunzé сумел выставить в Польской войне французскую армию, которая в 1918 году «не остановилась в своем развитии». Причем фамилию произносили максимально на французский манер, совершенно игнорируя молдавское ее происхождение.