В «Истории сражений» Александр Македонский тоже ставит опыты: чтобы узнать характер встреченного по дороге «дикаря, покрытого шерстью, словно свинья», перед ним ставят девушку, которую он тут же попытался утащить в лес, и ее удалось отнять лишь с большим трудом. Дикарь был схвачен и сожжен живьем (fol. 87r). Александр спускается в Ад с тем, чтобы узнать, как он устроен, встречает там сначала Сесонхозиса[44], затем Сераписа, «отца всех богов», (origo omnium deorum), сидевшего на черном облаке. Задав вопрос о том, сколько лет ему осталось жить, Александр получил ответ, что ни одному из смертных не дозволено знать этого (fol. 96v–97r).

Жажда познаний, «этнографический» интерес к незнакомым племенам – вот то, что движет героем романа. И миниатюрист, вслед за текстом, старается максимально изобретательно показать чудеса Индии. Александр хочет расспросить брахманов об их обычаях, даже кишащий крокодилами и скорпионами Ганг не может остановить его: он затевает переписку с царем Диндимом, используя для посылки писем «суденышко», parvam naviculam (fol. 82v, 85r)[45]. Он приказывает своим воинам переплывать реки, чтобы допросить местных жителей, но те пали жертвами крокодильих зубов (fol. 64r). В нашей рукописи Индию населяют полулюди, привычные для средневековой картины мира. Их можно встретить на страницах энциклопедий, романов и на тимпанах соборов, в том числе на юге Италии[46]. Но здесь же и вечная мечта о «добром дикаре», гимнософистах и брахманах, живущих блаженной жизнью, не знающих ни пороков цивилизации, ни даже религии (fol. 86v).

У гигантов-циклопов художник отнял не только один глаз, но и одну ногу, сблизив их таким образом с другой не упоминаемой в романе расой одноногих, в существовании которой никто не сомневался (fol.103v). Такое небольшое несовпадение между текстом и изображением не следует считать ошибкой – за ним стоит метод работы художника. Он создает новый иллюстративный ряд, что называется, ad hoc, но прибегает и к уже устоявшимся иконографическим клише. Так, феникс в тексте описывается сидящим на высохшем дереве, лишенном листьев и плодов, nec folia nec fructus (fol. 88v). Однако для профессионального миниатюриста феникс – символ воскресения. Поэтому он идет на явный разрыв с текстом, используя раннехристианский образ феникса, сидящего на цветущем дереве, к которому старец ведет Александра[47]. Такие отклонения нормальны в оформлении средневековых рукописей, иногда они могут быть случайными, как в данном случае, иногда же несут особую смысловую нагрузку.

Рукопись заканчивается четырьмя необычными миниатюрами: это изображения 15 государей и царицы Клеопатры, сидящих на тронах со скипетрами, мечами и соколами в руках (fol. 113r–114v, по четыре изображения на каждом листе). Александр Македонский оказывается вписанным в мировую историю, от персов до римлян, от Кира до Августа – фигуры, исключительно важной для идеологии Штауфенов. Как я уже говорил, текст рукописи и ее миниатюры изобилуют сюжетами, являющими величие власти владыки мира. Своеобразная «генеалогическая схема», встречающаяся и в других исторических рукописях того времени, подводит итог истории, воспевшей македонского царя – воина, естествоиспытателя и этнографа. В последующие же столетия такие серии условных портретов «знаменитых мужей» и «знаменитых жен» стали самым обычным оформлением дворцов знати во всех странах Запада.

Лейпцигская рукопись не принадлежала Фридриху II, но обилие иконографии власти указывает на то, что заказчиком явно был знатный мирянин. Если вчитаться в этот текст и всмотреться в его иллюстрации, и в том и в другом можно увидеть то, что могло повлиять на формирование мировоззрения Фридриха II. Если мы зададимся вопросом, где искать источник его необычной любознательности, можно предположить, что одним из примеров для подражания ему послужил образ мудрого монарха, познающего тайны неба и преисподней, земли и моря, тайны, о которых он не хочет рассказывать во всеуслышание, потому что такого знания достоин лишь он сам. Александр мог послужить для Фридриха II «зерцалом государя», в своей тяге к знанию он следовал образцам для подражания. Вскоре мы увидим на материале других текстов, что Фридрих II часто задавал природе те же вопросы, что и Александр.