‒ В машине, – прошипела она, стараясь не реагировать на его неуместную шутку, чтобы сохранить запал для будущей нотации.

Под «шкурками» Одиссей имел в виду любовь Норы к одежде из экомеха. Нора очень любила накидки и жилетки из экомеха, они были частью ее гардероба в холодное время года. Одиссей постоянно подшучивал над этой ее особенностью гардероба, считая это душком прошлых лет.

‒ Ну и правильно, что в машине, Норке норка не обязательна, ты и так в ней от рождения. Или у тебя там не норка, а целый песец? Лиса, кабан, лось, шкура оленя? – еле сдерживая от смеха произнес он. – Бедные, бедные звери, – добавил он, покачав головой.

‒ Это экомех, никого не убивали, – звякнула голосом Нора.

‒ Ну да, в мире так много подделок, даже поддельная смерть лежит у тебя на плечах, – скептически произнес он, театрально нахмурившись.

Нора пыталась сохранять спокойствие, не реагируя на его сарказм. Она осмотрела квартиру, заметив следы увеселительной вечеринки. Лицо Одиссея выглядело заспанным, как будто он только проснулся, хотя за окном был день. Он был одет в белую майку и старые синие штаны с вытянутыми коленками. Нора тщательно продумывала свой внешний вид, готовясь к разговору с человеком, от которого зависит ее благосостояние. Она была в острых каблуках, а он в тапках, что говорило само за себя. Но «тапки» в этот раз оказались сильнее.

‒ Ты так и будешь стоять и смотреть на меня?! – выпалила она. – Ты можешь мне объяснить, куда ты пропал и что это все значит? Почему ты не брал трубку? Мой секретарь звонил тебе три раза за сегодняшний день! Единственное, что могло бы оправдать твое поведение – это смерть, но я вижу ты жив и здоров, – ядовито усмехнулась она. – Издательство все делает для тебя: снимает квартиру, устраивает встречи с читателями, а ты отвечаешь черной неблагодарностью! Тебе сказать, сколько писем от таких же, как ты, приходит мне на почту каждый день? Сотни. Их тьмы и тьмы, им имя легион – добавила она, слегка смутившись от своего пафоса. – А где новый роман? – четко спросила она, брезгливо посматривая в сторону кухни, потому что оттуда была видна грязная посуда на обеденном столе.

‒ Онанизмом, – с наигранной грустью ответил Одиссей, театрально вздохнув.

‒ Я это уже поняла, – быстро сказала она, – от тебя другого и не ждала. Что ты делаешь в свободное от словесного онанизма время?

‒ Немножко живу.

‒ Немножко живешь?! – вспылила Нора. – А писать за тебя кто будет? Ты должен писать, как в последний раз! Ты должен доказать, что достоин места, которое ты занимаешь! Разве мы на художественном совете не доходчиво тебе объяснили, что ты должен писать и писать, писать и писать?! Разве мы не создали тебе райские условия? А где результат, где он? Остался в прошлом квартале? Ты каждый день, каждый час должен доказывать, что мы не зря в тебя вложили деньги! А пока вместо результата я вижу гору немытой посуды на твоем кухонном столе, – брезгливо поморщилась Нора, кинув взгляд в сторону кухни, дверь в которую была открыта, – Да, кстати, там не только ели, но и пили. Могу я поинтересоваться по какому поводу был праздник? Что отмечали? – недовольно прошипела она, направившись на кухню. Одиссей последовал за ней.

Нора действительно была вне себя от ярости, ведь именно на Одиссея она возлагала самые большие надежды, а он не спешил оправдывать ее ожидания, работая спустя рукава. Было видно, что первый успех сильно вскружил ему голову, а дальше ему как будто стало не интересно. У Норы не могло уложиться в мозгу, как можно так наплевательски относиться к своим обязанностям и не соблюдать условия контракта.