‒ Просто проверяю почту. Мы решили рискнуть и отпустить нового автора в сольное плавание, теперь просчитываю возможные риски.

‒ Хорошо, – ответил Каха. ‒ Умение рисковать – это путь к развитию.

‒ Спокойной ночи, ‒ вежливо сказал он. ‒ Я лягу позже, схожу еще в тренажерный зал, позанимаюсь.

‒ Спокойной ночи, то есть энергичной, – сказала Нора с улыбкой, проводив его взглядом до двери, а потом опустила взгляд в ноутбук.

Когда он вышел, то она подняла взгляд и подозрительно посмотрела на закрытую дверь. Он всегда разговаривал с ней таким голосом, как будто что-то замышляет. Впрочем, эти мыли недолго волновали ее, потому что у нее было занятие поинтереснее ‒ пришло еще несколько писем, пока она общалась с мужем, и она надеялась, что одно из них будет от Одиссея.

Одиссей стоял у ночного окна, рассматривая пейзаж за окном и вздыхая. Он был недоволен собой и даже про себя произнес что-то похожее на «мда» или «нда», выражая свое недовольство писательской неудачей. Стрелка часов медленно ползла от трех часов ночи к четырем часам утра. Он хотел спать, но не мог уснуть, крепко сцепив руки за спиной. За окном он увидел одинокую девушку в полушубке, которая шла к подъезду, оставляя за собой следы на рыхлом снегу. Он проводил ее взглядом до дверей ее подъезда. Тихо шел снег. В свете фонаря под окном Одиссей видел, как зависают в воздухе маленькие снежинки.

Напротив его дома был пятиэтажный старый дом, его окна были темны, свет горел лишь в двух из них, на втором и пятом этаже. Эта пятиэтажка напоминала ему его не написанный роман, в котором нужно заполнить все ячейки, чтобы включить свет и обозначить жизнь в каждой из них. Но в отличие от этого дома напротив, где горели два окна, в его романной пятиэтажке было темным-темно. Он не понимал, о чем и как писать, и, казалось, его жизнь зависла на волоске.

Он жил один в этой съемной квартире, которую теперь оплачивало издательство, ему никто не мешал, но вдохновения не было. Раньше он находил время и силы писать даже в неблагоприятных условиях, когда ходил на работу и когда ему не платили за его писательский труд. А сейчас он был свободен от изматывающей работы администратором, ему оплачивали квартиру, ему платили за его писательский труд, но не мог заставить себя начать писать.

Одиссей ходит по квартире кругами, а в перерывах останавливается у окна. Есть что-то торжественно-печальное в том, чтобы постоять у ночного окна, но это быстро заканчивается. А потом он отходит от окна и снова ходит по коридору, заходя в комнаты. Если бы вместо стен были решетки, то он бы напоминал тигра, мечущегося в клетке. Его гневный «рык» сосредоточен у него где-то внутри и раздирает изнутри душу.

Когда Одиссей искал себе съемную квартиру, то ему было все равно, в каком она будет районе, главным критерием отбора было то, чтобы он мог там ходить, потому что так легче пишется. Но сейчас это не помогает. Иногда Одиссей уходит в раж и начинает расшвыривать вещи, открывать и закрывать ящики стола не в силах сдержаться от очередной неудачи. Раньше таких мук творчества у него не было, а теперь они есть.

Его квартира напоминает бедлам, ящики письменного стола отодвинуты, из них торчат бумаги формата А4, на них что-то написано, но это явно не то, что его устраивает. У Одиссея всегда было много заготовок, но ни одна из них не позволяет начать роман, как будто все мимо. В квартире все разбросано, везде беспорядок, хаос. Он уже тысячу раз садился за стол, не выдавив из себя ни одной дельной строчки. Он осунулся, похудел. Его лицо приобрело строго очерченный профиль, появились скулы и синяки под глазами, но дело не шло. Периодически в ночной тишине раздавалось: «Черт!» – и шариковая ручка падала на пол. Он хлопал крышкой ноутбука так, что едва не разбил его. Одиссей вспоминал, как еще год назад ложился спать, а утром нужные слова приходили сами собой, как будто кто-то водил его рукой по бумаге. А сейчас ничего не происходило, хотя прошло уже много дней. Он искал идею, слова для начала произведения, но ни один вариант не подходил. Он пробовал писать на бумаге и в ноутбуке, брал диктофон и пытался записать мысли голосом, но все было тщетно.