– Меня зовут Евдокией, – заторопилась курсистка, понимая, что у нее есть всего несколько секунд для того, чтобы представиться этим грозным дяденькам и убедить их, что лучшей санитарки в этом городе им не найти. – Евдокия Гайдук.

– И что из этого следует, юная леди? – с усталым безразличием поинтересовался моложавый подполковник.

С той поры, когда прифронтовой городок заполонили тыловые части, девушка стала старательно запоминать воинские знаки различия, особенно старших офицеров. Но это странное обращение – «юная леди» и необычная выправка, так не похожая на выправку десятков других командиров, сновавших в эти дни по улицам Степногорска…

– Ваш эскадронный старшина Разлётов знает меня. – Заметив, что на «старшину Разлётова» ни подполковник, ни полковник никак не отреагировали, словно вообще не понимая, чего эта украинская «дивчына» добивается от них, Степная Воительница тут же пустила в ход свой последний козырь: – Мой отец – тоже командир в вашей дивизии. Старший лейтенант Гайдук, военный ветфельдшер.

Мужчины уже намеревались скрыться в штабе, однако упоминание девушки об отце-однополчанине заставило их снова остановиться.

– Отец, оказывается… Вот так вот, – проговорил наконец полковник – небольшого роста, коренастый мужчина, с какой-то неистребимой грустью окидывая Евдокимку близоруким взглядом.

Однако ни сопровождавшие его офицеры, ни сама девушка так и не поняли, что именно тот имеет в виду. Разве что подполковник, стоявший теперь с командиром полка плечо в плечо, согласился с ним. Но тоже как-то слишком уж многозначительно, а потому неопределенно:

– Да уж…

Бесстрастно выслушав заверение Евдокимки в том, что восемнадцать ей уже исполнилось, полковник на ходу бросил кому-то из своего сопровождения: «Разберитесь, примите решение», и протиснулся в проем выбитой, покосившейся двери.

– Начальник штаба Гребенин, – по-белогвардейски, как это бывало в фильмах, склонил голову все тот же аристократически седеющий на висках офицер со шпалами подполковника.

– Учащаяся педагогического училища Евдокия Гайдук, – точно так же склонила голову девушка, едва удержавшись от реверанса, которому ее безуспешно пыталась обучить «классная дама» Анна Альбертовна.

– Так вы, оказывается, местная курсистка? – словно бы прочитал ее мысли Гребенин. – Похвально-похвально, юная леди… Никак воспитанница нашей неисправимой франкоманки Анны Жерми?

– А вы что, знакомы с Анной Альбертовной?!

– Как можно не быть знакомой со столь блистательной леди, единственной достойной леди на все это глубоко патриархальное местечко?

Евдокимка тут же ударилась в курсистскую лесть:

– Я вижу, что вы – тоже человек очень образованный и добрый. Так помогите же мне.

– Разве я могу позволить барышне броситься в этот кровавый ад? – повел подполковник тщательно, до синевы, выбритым подбородком в сторону поверженной санитарной кибитки. – Уже завтра, как только мы вступим в соприкосновение с противником, вы станете проклинать и меня, и свою прихоть.

– Ну, какая ж это прихоть?! Все, кто может, берется сейчас за оружие. Я тоже решила, что могу…

– Хватит, юная леди, обойдемся без дем… – запнулся Гребенин на полуслове, опасаясь назвать ее слова «демагогией». Как и всякий офицер «из бывших», он старался очень осторожно обращаться с теми немногими «интеллигентскими» словечками, которыми любили теперь щеголять пролетарии. – То есть без возвышенных речей. Хотя порывы ваши мне понятны.

«Неужели и этот откажет?! – с тревогой и какой-то наивной влюбленностью всматривалась Евдокимка в благородное холеное и по-настоящему красивое лицо Гребенина. – Нет, этот – не должен! Он слишком умен и благороден, чтобы вести себя, как тот начальник лазарета, который попросту прогнал меня, саму просьбу назвав “мерзопакостной бузой”».