Мне показалось, что я попал в длинную, бесконечную мастерскую. Одна за другой тянулись кузницы, где почерневшие от копоти кузнецы колотили молотками, отделывая котлы, мечи и ножи. Далее плотники строгали или долбили деревянные обрубки. Другие мастера раскрашивали красивые скамейки и стулья с изогнутыми ножками. Стекольщики через глиняные трубки выдували стеклянные бутылочки, играющие всеми цветами радуги. Тут же чередовались лавочки, где сидели важные, нарядно одетые купцы с длинными, завитыми в колечки волосами и продавали материи, посуду, душистые втиранья, корицу, амбру и прочие привезенные издалека товары. А сверху над мастерскими и лавками выступали углами стены домов с окнами, закрытыми затейливыми решетками. Сквозь них смотрели на шумную улицу разодетые женщины и дети с обведенными черной краской глазами; они ели сладости и сбрасывали на прохожих скорлупу миндаля и орехов. В этих лавках лежало столько различных вещей, что их и в год нельзя было бы пересчитать.

В одной лавке разложены разноцветные яркие материи, возле них стоит продавец и кричит прохожим:

– Хайят, хайят (портной)! Сошью отличное платье до восхода солнца!

Далее продаются кожаные сандалии разных цветов и всех размеров.

Санделяр (сапожник) продает эти сандалии, конечно, только богатым покупателям. Не мне думать о них. Я хожу босиком или в деревянных сандалиях, похожих на скамеечки. Их сделал еще мой отец.

Мать остановилась около одной мастерской, на дверях которой висели длинные нитки разных цветов.

– Шезури, шезури (прядильщик)! – кричал хозяин, который сидел на ковре и искусно прял шерстяные нитки, наматывая их на большую деревянную рогульку.

Он взял у матери моток ниток, взвесил их на блестящих медных весах и стал торговаться, понемногу набавляя цену и уверяя, что нитки недостаточно тонкие. Ам-Лайли в конце концов продала ему нитки.

Из пекарни до меня донесся запах свежевыпеченных лепешек, и я со вздохом прошел мимо груды кренделей и палочек, политых медом. На базаре мать осталась в том ряду, где жители нашего селения обычно продают рыбу, кур и овощи. Она позволила мне пройти дальше, к Северной гавани, вместе со стариком, и я пошел впереди, держа повод ослицы.

Мы скоро подошли к каменному молу, сложенному из больших, ровно обтесанных камней. Тут стояли рядом бесчисленные сидонские черные корабли с поднятыми носами. Я повел ослицу прямо к кораблям и остановился, глядя, как носильщики, согнувшись под тяжестью мешков, сперва медленно взбирались по узеньким доскам на корабли, а затем бегом возвращались обратно на пристань за новым грузом.

Около одного корабля на коврике сидели женщина и два маленьких мальчика. У всех были выбелены мелом руки и ноги в знак того, что они продаются. Толстый владелец корабля с длинной завитой бородой, с золотыми серьгами в ушах громко нараспев кричал:

– Продаются молодая женщина и двое мальчиков! Можно купить всех вместе или каждого отдельно! Женщина умеет хорошо шить одежды, ткать материи и прясть тонкие нитки! Мальчики крепкие, совершенно здоровые, и все зубы у них целы! Очень способны! Их легко можно научить ремеслам, и тогда они станут выгодными работниками! Покупайте же, пока они дешевы!

Дети со страхом поглядывали на продавца.

Некоторые богато одетые прохожие останавливались, осматривали этих трех несчастных, заглядывали им в рот и спорили с корабельщиками об их цене.

Софэр окликнул меня:

– Элисар, что же ты остановился? Надо торопиться. Идем искать купца Макара.

Один грузчик указал нам на каменное закопченное строение с двумя рядами маленьких окон. Возле открытых дверей грудами лежали свернутые в кольца смоленые канаты. Несколько человек стояли у входа, окружив купца небольшого роста, с длинной бородой.