Мальчики слушали раскрыв рты, а маленький Ханания даже сел на землю и заревел, говоря:

– Я боюсь, что старик придет ко мне ночью и будет охать и кашлять!

Но остальные на него зашикали. Гамалиель сунул ему в рот недоеденную редьку, и Ханания замолк.

Все мои друзья – отчаянные храбрецы; сколько раз мы вместе ходили на кузницу сердитого Бен-Барзила, и, хотя он бранился и грозил щипцами, мы все равно смотрели, как он плавил медь, светившуюся как солнце; вместе мы пускались на старой лодке в море, ныряли за крабами, каракатицами и морскими ежами, лазили в чужие огороды за горохом, но никогда друг друга не выдавали. Все мы однолетки, кроме маленького Ханании.

Друзья пошли за мной – они хотели посмотреть на волосатого старика и на его старую бедную ослицу. Тихонько вошли мы в хижину и остановились у дверей. Старик, увидев нас, приподнялся и облокотился на руку.

– Кто эти маленькие люди? Я плохо вижу, – простонал он.

– Это мои друзья, дети авалинских рыбаков. Они пришли пожелать тебе скорее выздороветь.

Гамалиель громко воскликнул:

– Проживи сто тридцать лет и повидай весь свет!

– После такого пожелания, конечно, я поправлюсь и еще объеду самые далекие страны.

– Ступайте, не мешайте Софэру-бобо[4], – сказала мать. – А ты, Эли, посиди около больного и, если он попросит пить, дай ему козьего молока.

Я сел около старика и слушал, как он бормотал непонятные слова на каком-то чужом языке.

Дней десять старик почти не вставал и постепенно поправлялся. Для меня это время даром не пропало: Софэр каждый день занимался со мной – чертил палочкой на песке буквы, которые он мне показал.

А – алеф, бык

В – бэт, дом

Г – гимель, верблюд

Е – э?

В – ван, гвоздь

Ц – цаин, оружие

Х – хэт?

Т – тэт, змея

И – йод, рука

К – каф, ладонь

Л – ламед, колючка

М – мим, вода

Н – нун, рыба

С – самех, опора

О – ойн, глаз

Ф – фэ, рот

С – садэ[5]?

К – коф, затылок.

Р – реш, голова

С – син, зуб

Т – тау, значок, тавро[6]

За это время я натаскал домой глины, размял ее, очистил от камешков и приготовил старику сто таких ровных плиток, какие ему были нужны.

Тогда Софэр-бобо вытащил из мешка кусок стекла[7] странной формы. Оно напоминало большую чечевицу; с обеих сторон стекло было выпукло. Потом он достал костяную палочку – один конец ее был острый, другой оканчивался лопаточкой.

Затем я подавал ему на доске глиняные плитки, еще сырые и мягкие, и старик очень искусно и быстро выдавливал лопаточкой и царапал иглой буквы, которые я уже немного знал. Кусок стекла он держал перед глазами и смотрел через него.

– Почему ты смотришь сквозь стекло?

– Это замечательное стекло, и за него я заплатил дорого литейщику.

Если смотреть сквозь это стекло, то самые маленькие мушки или жучки делаются такими большими, точно они выросли в сто раз. Если бы не было у меня этого стекла, я бы не мог написать ни одной строки. А теперь я пишу на этих плитках целую книгу о том, как я приехал из города Мараканды[8] в Вавилон и оттуда – сюда, к берегу моря.

И старик усердно ставил значки на глиняных плитках и наконец исписал одну за другой все сто, которые я приготовил.

Мать сходила к горшечнику Абибаалу, чтобы с ним условиться, не возьмет ли он обжечь эти плитки.

Горшечник Абибаал перестал сердиться; сам пришел к нам в хижину, уселся на циновке около Софэра и заговорил очень почтительно:

– Вай-вай! Сколько мудрости в твоей седой голове! Ты, наверное, понимаешь, что поет ветер или о чем трещит сорока. Ты можешь напускать болезнь и прогонять ее. Поэтому не сердись на меня – я опять возьму в ученье мальчика Эли и сделаю из него настоящего мастера.