Я вышла из кухни и, подойдя к комнате Ильи, остановилась. Знаю, что подслушивать нельзя, но я не могла сдержаться. Мне хотелось услышать его голос, что он будет ей говорить. Это, наверное, ненормально, но ничего не могла с собой поделать.

– Конечно, ты же знаешь… Малыш, я тоже скучаю, засыпаю только с мыслями о тебе. Жду, когда пролетит это чертово время и я наконец-то заберу тебя к себе… Не буду выпускать из объятий до конца жизни… – Илья рассмеялся.

А я села на пол и, откинув голову на стену, чувствовала, как слезы струятся по щекам, «Жду, когда пролетит это чертово время… Не буду выпускать из объятий до конца жизни». Почему так больно? Мне никогда не говорили таких приятных и нежных слов… Почему меня не могут полюбить так же, как Илья любит Риту? Но самое ужасное, что я не хочу ни от кого любви, я хочу ее только от него. И он меня не полюбит… Его сердце принадлежит только ей. Почему его поцелуи вселяют в меня веру, что ему они так же нравятся, как и мне? Зачем я придумала и внушила себе эту мысль, если это не так? Идиотка!

Я прикусила нижнюю губу до боли, руками судорожно вытирала слезы.

– Моя ревнивая змейка, я же тебя люблю, и позавчера я тебе это не раз доказал. – Илья рассмеялся. – Кира – хорошая девчонка, не бурчи, она для меня как младшая сестренка…. Пойми, у нее тяжелая ситуация в семье, и мы должны ее поддержать… Прекращай! Не заставляй меня ехать к тебе и наказывать, – говорил Илья, усмехаясь. – Милая, ложись спать, ты время видела? Мне, между прочим, завтра надо в восемь утра присутствовать на совещании… Ты меня отпускаешь спать? Как это мило с твоей стороны… Ладно, завтра еще позвоню… Я тебя люблю.

Внутри меня все чернело и разрывалось. Жалость? Ну конечно, жалость, только из-за нее он и решил мне помочь. Вот сейчас больно. Младшая сестренка? Сестер так не целуют!

Я прикрыла глаза, в легких не оставалось воздуха. Лучше уже жить с деспотом-отцом, чем знать, что тебя терпят из жалости. Он хотя бы не лицемерит и не делает вид, что я ему не безразлична. Как же мерзко!

Я еле поднялась с пола и поплелась к своей комнате, глотая слезы. Идиотка! Какая же я идиотка!

– Кира, – окликнул меня Илья, когда я уже приоткрыла свою дверь.

Не стану оборачиваться, не хочу, чтоб он видел мои слезы. Не хочу снова чувствовать никому не нужную жалость.

Я зашла в комнату, выключила свет и рывком запрыгнула на кровать. Подушку прижала к груди, и плечи дрожали от беззвучных рыданий.

Нет, я не вынесу этой жалости три месяца! Завтра же поговорю с отцом. Нужно что-то сделать, что-то плохое, чтоб он захотел меня отлупить и забрать домой. Но что я могу?

Стук в дверь вывел меня из размышлений. Я быстро стерла слезы и крепко зажмурилась.

Услышав, как приоткрылась дверь, я замерла.

– Кира, я забыл тебе сказать. Завтра после совещания будет банкет, и в статусе моей жены тебе нужно там присутствовать.

Я откашлялась и постаралась говорить ровным и спокойным тоном, прижимая крепче к себе подушку:

– Я поняла, хорошо…

– Кира… Спокойной ночи.

Я усмехнулась, у тебя, конечно, будет ночь спокойная, но у меня вряд ли. Мысли не дадут мне спать спокойно.

– Спокойной ночи, – проговорила я, чувствуя, как подушка промокает от слез.

Дверь прикрылась, и я услышала удаляющиеся шаги в коридоре.

Почему на душе так мерзко? Завтра еще играть роль любящей жены? Хотя почему играть… я уже проиграла. Для меня это больше не игра, я буду вести себя по-настоящему…

Контракт подписан, и не стоит об этом забывать. Я буду следовать его условиям, и ни к чему устраивать истерики. Хочет – пусть проявляет свою жалость. В приоритете у меня только контракт… Он просил довериться ему и не идти на поводу у отца. Но этого в контракте нет. Мне не нужна его жалкая подачка, «защита от отца». Своей жалостью он мне сделал намного больнее, чем когда отец меня избивал. Играть любовь только на публике – пусть играет, я уже доигралась… Если его любить можно только при зрителях, значит, я этим воспользуюсь.