– Нет! Я сама пришла! В гости! Девочки, Женя, вы что тут устроили? Кто эти люди?

– Все, ребята, отбой, можно опустить оружие, – это сказал кто–то из полицейских. – Нашли девушку. Живая.

А женские голоса затрещали сороками на весь дом:

– Сомова! Ты нас так напугала!

– Мы с ног сбились, тебя разыскивая.

– Хорошо хоть по сториз смогли вычислить где ты.

– Он тебя силой увез?

– Тронул тебя?

– Изнасиловал?

– Избил?

– У–у, сволочь!

Мне в ребра опять прилетел пинок. Я дернулся, заскрежетал зубами. Больно же!

– Что ты делаешь, Маша! Отпустите его, – взмолилась Вероника. – Он ни в чем не виноват! Артем! – девчонка упала передо мной на колени, склонилась, погладила нежно, заботливо, как котенка, рукой по волосам. – Вы как?

– Норм, – прохрипел, практически облизывая губами пол.

– Снимите с него наручники, пожалуйста!

– Ник, Ник, а он не буйный? Щас мальчики снимут с него наручники, а он ка–ак кинется!

– А ты его защищаешь!

– Стокгольмский синдром! – опять сороки затрещали.

– Маш, ну что говоришь такое? Он мне слова плохого не сказал, пальцем не тронул, а ты – кинется, синдром.

Маленькая моя. Защитница. Самому ее приласкать захотелось и мордой, тьфу ты, лицом о коленочки круглые потереться.

– Могли бы позвонить, – негромко выговаривает подругам Ника.

– А мы звонили! У тебя такой визг стоял, мы думали тебя живьем режут!

Точно! В клубе Ника отвечала на звонок, и как раз в этот момент рядом толпа визжала – подпевала что–то.

– А на сообщения ты не отвечала! Потом вообще недоступна была!

– И все равно зачем все это?

За спиной забрякал металл – с меня сняли наручники, помогли подняться.

Стою, растираю запястья, таращусь на толпу народа в моей квартире. В крикливых истеричках узнаю подружек невесты. Тех самых, что вчера выплыли из лимузина.

Вокруг них, широко расставив ноги, полукругом стоит группа захвата с оружием наперевес. Грозные парни. Суровые. Глаза свои щурят – не доверяют.

– Точно все в порядке? – из прорези в балаклаве блеснули подозрением серые глаза. – Малая, мне остаться? – уставился на Нику.

Это тот самый боров, что сидел на мне, а потом тыкал стволом мне в голову и ребра. И обещал отстрелить фаберже. Братец одной из девиц. Гаденыш. Старший видать. И Нику хорошо знает.

– Нет–нет, не нужно, – поспешно ответила за подружек Вероника.

– Иди уже, Женя, – скомандовала та девица, что вчера была в платье цвета апельсина. – И мальчиков забирай. Мы с Анютой за этим типчиком присмотрим.

Острый девичий подбородок указал на меня. И взгляд такой колючий, что мне вдруг захотелось встать в строй к «мальчикам» и покинуть свою законную жилплощадь.

Мне совсем не понравилось, что за мной кто–то решил присмотреть. Особенно вот эти пигалицы, любительницы пинать по ребрам и обзывать старперищем, маньячелом и извращенцем. Все слова обидные.

Один за другим вооруженная группа покинула квартиру. Сразу стало светлее и легче дышать.

Постепенно прихожу в себя от шока. Девчонки окружили Веронику, расспрашивают, слова ей не дают сказать. Тискают то влево, то вправо, проверяют на целостность.

Чувствую себя лишним в своей квартире.

– Так, девушки! – рявкаю, тем самым заставляю заткнуться группу поддержки. Пигалицы вытаращили на меня глазищи, рты на полуслове застыли. – Чаю?

18. 17. Ника. Папе плохо

17. Ника. Папе плохо

Еле как прихожу в себя от случившегося. Не верится, что все было по–настоящему: полицейские, автоматы, наручники. Но, глядя на потирающего ребра Артема и подружек с виноватыми моськами, убеждаюсь, что мне не привиделось.

Артема до ужаса жалко – ни за что ему прилетело. В глаза ему смотреть не смею. Наверняка уже пожалел, что со мной связался.