— Врешь?

— Вру, конечно. Представляешь, что завтра напишут, если ты сбежишь после первой брачной ночи?

Марк улыбается, я тоже пытаюсь, хотя после прочитанного и увиденного это дается с трудом. Пока Билецкий относит коробку обратно в свою ванную, я достаю телефон, чтобы проверить масштаб катастрофы за то время, что мой мобильный был на беззвучном. Родители наверняка не остановились на первом звонке, но когда снимаю блокировку и вижу последнее сообщение от них, боль острой стрелой вонзается в сердце:

“Руки Билецкого в крови твоей сестры и нашей дочки. Как ты могла?”

20. Глава 20

— Васька… — обмирает мама, открыв дверь.

Я приехала неожиданно. Сорвалась на следующий день после их злополучного сообщения. Я его транслировала в голове раз за разом. Забыть никак не получалось, а заставить себя поднять трубку и поговорить с родителями не могла. Я и в дверь не решалась позвонить. Стояла с переброшенным через плечо рюкзаком и прокручивала слова, которые скажу родителям. Сейчас же, когда мама резко распахивает дверь и смотрит на меня удивленно, и вовсе не знаю, что должна сказать.

Просить прощения с порога? Мне вроде как не за что. Я понятия не имела, за кого выхожу замуж, и выбора у меня на самом деле не было.

— Люд, ну что там застряла?! — из-за спины матери показывается отец.

Он смотрит более дружелюбно, но не менее удивленно.

— Пошла вон! — слышу решительное от мамы.

Я не успеваю что-то сказать и отреагировать. Дверь перед моим носом мама решительно захлопывает.

— Люд, ну зачем ты так? — долетают до меня слова отца.

— Она с убийцей живет. Вот о нас пусть и забудет!

— Мам, пап! — скребусь в дверь. — Я вам рассказать кое-что должна. Послушайте, пожалуйста…

Тишина. Давящая и неопределенная. Начинаю думать, что родители не отвечают, потому что ушли, но затем слышу едва различимый шепот. Разговаривают. Если маму не слышу, значит, голос не повышает. Тихо радуюсь, возможно, есть шанс.

— Я специально за него замуж вышла, слышите? Выслушайте же…

Щелчок двери разгоняет мое сердцебиение. Сделав глубокий вдох, сталкиваюсь взглядом с отцом. Мамы в коридоре нет.

— Пап, послушайте… я специально за него вышла, чтобы подобраться к его брату и найти на него компромат.

По взгляду отца вижу, что он ошарашен и готов мне поверить. Папа, помня свой дебош в период, когда он пил, теперь относится ко мне иначе. Более трепетно, словно боясь расстроить или снова испугать. Поэтому дверь открывает он, а не мама.

— Впусти меня, пап… Я все расскажу, обещаю.

— Мама слушать не станет, — устало вздыхает он, но все же отходит в сторону.

Быстро юркнув в родной коридор, я разуваюсь. Я была здесь очень давно, поэтому меня так сильно накрывает ностальгией. Знакомые обои, рисунки на них детской блестящей ручкой, пол с поскрипывающей половицей. Все здесь напоминает мне о детстве и юношестве — самых счастливых периодах в моей жизни.

— Давай я тебе расскажу, а ты маме? — предлагаю тихо, боясь, что мама все услышит и выгонит меня из дома боем.

Меньше всего мне хочется, чтобы соседи видели развернувшуюся драму. Иди знай, куда потом это все попадет. Нет гарантии, что кто-то из тех людей, которым я мило улыбалась, будучи маленькой девочкой, сейчас не растреплет обо мне прессе.

— Ох, дочка, — папа качает головой и ведет меня на кухню, где за столом уже сидит мама.

Она делает вид, что меня на кухне нет. Взглядом демонстративно обходит меня стороной и обращается преимущественно к отцу. Я — пустое место. Предательница семьи и сестры. Даже обидно, что мама могла так подумать.