«Последние дни у нее были в алкогольном бреду, – подумала Марина. – И хорошо. Хоспис на пленэре».

«Напиться и забыться, – подумал Антон. – Мне бы так кончить. Но пока есть еще у меня дела».

– Всю меня перевернула Эмиля, – призналась баба Катя, возвращаясь на место. – Ох, женщина! Этак бы каждой бабе… Я размышляла. В мозгу как в камне пробивало, мысли непривычные. Каждой бабе так выкаблучиваться – мужики не справятся. А по отдельности…. стервы всегда жизнь нормальным бабам портили…

– Вернемся к судьбе шкатулки, – прервал Андрей, – нам ехать уже пора. Что в шкатулке находилось?

– Ся.

– Что? – хором спросили гости.

– Находилася, – пояснила баба Катя. – Тетрадка находилася. Толстая, коленкоровая обложка. Сорок восемь листов, как сейчас помню, детям в школу покупала для алгебры и…

– А в тетрадке? – перебила Лена.

– Она до последнего писала. Я ей очки свои предлагала, а то буквы в пол-листа. Сведения ее жизни. От начала предков до Эмили. Вечерами, когда мы по рюмахе… рассказывала, зачитывала, но я не помню подробностей. А потом – враз! Сжечь и точка. Поддатая, конечно, была. А я, как на грех, печь растопила, грибы посушить, колосовики пошли, набрала.

– Колосовики – это кто? – спросила Марина.

– Грибы, которые созревают в начале июня, когда колосятся злаки, – пояснил Андрей.

– Красноголовиков с десяток нашла, маслята и подберезовики, а белых только парочку, но чистые, – подтвердила баба Катя.

– Грибы грибами, – нетерпеливо перебил Антон. – Но что со шкатулкой?

– Насколько я понимаю, – обратился к бабе Кате Андрей, – в шкатулке хранилась тетрадь? С мемуарами Эмилии.

– Только тетрадка, мемуаров, вот вам крест, не было. Эмиля тетрадку, под градус и под Гоголя, по листку – в топку. Я как чувствовала, блажит сердешная. И наутро ко мне с вопросами: «Где шкатулка?» «Сама ты, – говорю, – вчерась в печку бросала. Угли посыпались, я подбирала, чтоб, не дай господи, пожару случиться. Мы выпивали, а огонь пьяных любит». Она вспомнила! Ручками голову, – баба Катя неумело показала, как благородная женщина потирает виски, – помызгала. Ушла в сад, я ей там креслице давно поставила. Плетеное из соломки, сосед, что котлован вырыл, привез вещей, под дождем мокли, мы кто что прибрали..

– Эмилия сожалела о своем поступке? – спросила Марина.

– Горевала, понятно. До вечера в саду сидела, обедать отказалась. Потом пришла, комары заели. Я спросила, мол, жалко того, что спалила вчерась? Это, говорит, слово-в-слово помню: или самый глупый, или самый правильный поступок в моей жизни, наливай, Катя.

– Как печально, – пробормотала Марина. – Рукописи все-таки горят…

– Бабушкины мемуары, – взял Андрей жену за руку, – скорее всего, не имели литературной ценности. Публикация воспоминаний провинциальной актрисы вряд ли стала бы бестселлером и сделала нас богачами. Кладоискателей из нас не вышло, да и сам клад наверняка не стоил затраченных усилий.

– Не согласна, – возразила Лена. – Тут как в спорте: главное не победить, а участвовать. Правда, Антон?

– Да, процесс важнее результата.

– Поясните, – усмехнулся Андрей, – что за польза и удовольствие старое тряпье перебирать?

– Вещи могут многое сказать о человеке, – ответила Марина. – Кроме того, не забывай про альбомы и письма. У нас появились корни, верно, Антон? То есть они всегда были, не с Луны ведь наши родители свалились. Но сегодня эти корни я почувствовала как данность.

– Почти физически, – подтвердил Антон.

– Во мне Эмилия, царство ей небесное, – сказала Лена, – как в кастрюле перемешала. – И пояснила в ответ на общее недоумение: – Тушится в кастрюле жаркое, снизу горит, сверху холодное, чтобы вкусно получилось, надо перемешивать.