В ванной идеальный порядок. Бритва стоит на зарядке. Сашку поначалу так удивляло, что он пользуется современным электрическим станком.

– А ты думала, я бреюсь топором, как деды? – не преминул сыронизировать он. – Или просто отрубаю бороду, когда слишком отрастает?

Ну, не так радикально. Но она ожидала увидеть обычную бритву и, возможно, помазок-кисточку. Однако Всеволод Алексеевич убедительно объяснил, что лишние порезы ему и до диабета удовольствия не доставляли, а потом ещё и цифровое телевидение началось, слишком крупные планы, от которых ничего не скроешь. Так что пришлось осваивать передовые технологии.

На полу резиновый коврик. Такой же в душевой кабинке. Когда выбирали дом, она стала камнем преткновения. На переделки и ремонты у них не было ни сил, ни времени. Искали то, что сразу будет отвечать всем их требованиям. Душевая кабинка относилась к требованиям критическим. Сашка хорошо понимала, что шагать через высокий борт ванны ему станет сложно уже скоро. С душевой кабинкой другая беда – при закрытых дверцах моментально создаётся парная. Так что их тоже не закрывают, ну а неизбежно залитый пол… что ж, не такая большая проблема, если нет соседей снизу.

Но сейчас пол сухой, полотенца висят по линеечке. Сашка выходит из ванной озадаченная. Куда он делся-то? Скорее машинально выглядывает в окно, и нецензурная фраза вылетает сама. Окно, к счастью, закрыто, и он вряд ли услышит. Да-да, при нём она культурная девочка. А он при ней интеллигентный артист. И она будто бы не слышала, как он тремя этажами директора крыл где-то там, в прошлой жизни.

Сашка выходит на улицу. Нарочито спокойно, но хочется бегом. Отобрать у него ведро с краской и высказать всё, что думает. Но нельзя. Опять нельзя. Эти бесконечные нельзя. Такое ощущение, что она работает в каком-нибудь реабилитационном центре для суицидников, где сплошные нежные ромашки, которым слова не скажи. Помнится, в своей земской больнице выкидывающих подобные фортеля дедушек-хроников врачи спокойно крыли матом. До них так лучше и быстрее доходило. И никто не обижался, все же любя, из лучших побуждений. А с ним так нельзя.

– Всеволод Алексеевич! Мы же договорились: вы скамейку чините, я крашу.

– Ну ты же занята. Я уже починил. Да тут красить нечего.

Сашка закатывает глаза. Чем она занята? В Интернете сидит? Он ведь даже не сказал, что пошёл во двор. Тихо слинял. Он просто хочет делать всё сам.

– Всеволод Алексеевич, вы издеваетесь? Ну краска же!

Она почти стонет. Масляная краска, самая обыкновенная. Воняет как… Как ей и положено вонять. Приступов не было где-то неделю. Он соскучился? Одна надежда, что они на улице, да ещё ветерок дует. Отбирать кисточку уже бесполезно, он почти докрасил. Скамеечка получилась красивая, спору нет. Но так как садиться на неё сейчас явно не стоит, Сашка устраивается на пеньке, который обычно служит им столом. В хорошую погоду она накрывает на нём полдник. Всеволоду Алексеевичу на улице любая еда в два раза вкуснее.

– А ты чего с волшебной говорилкой? – Он замечает планшет в её руках.

– Да вообще-то шла показать вам одну вещь. Точнее, дать послушать.

Сашка нажимает на экран «волшебной говорилки», с которой у Всеволода Алексеевича сложные отношения. Ему трудно попадать по мелким изображениям, да и в целом Интернет он недолюбливает, предпочитая старый добрый телевизор. Правда, со спутниковым вещанием и полным пакетом спортивных каналов. Сашка прибавляет громкость. Из динамика доносится до боли знакомый голос:

«Ты моя судьба, Катылхан. Ты мой край родной, Катылхан. Сердце моё всегда с тобой, Катылхан». Шедевр… И в плане музыки, и в плане, прости господи, поэзии.