Он ничего не ответил, и я зарычала про себя. Скучно дразнить того, кто не отвечает! Я тут же отстранилась и вздохнула, свободно и безболезненно.

- Если действительно не понравились, стоило держать язык за зубами, - уже без насмешки произнесла я, повернувшись к фамильяру спиной. Идти на дополнительные занятия больше особо не хотелось: всё же, колдун Дисепт бесил меня сильнее красавца-дракоши. Тупо было вообще заговаривать с наставником.

Что-то позади меня хрустнуло, но, когда я обернулась, не увидела следов разрушений: никаких сломанных карандашей, столешниц или кусков каменного пола. Хотя последнее и так было самым маловероятным источником звука, потому что пойманный ухом хруст был совсем не похожим на разрушение камня. Скорее, создавалось впечатление, что хрустнула кость: к примеру, Артамон мог сломать себе палец.

Я вскинула бровь, ожидая пояснений. Дракон взял меня за руку, при этом ладонь у него была целой, тёплой и сухой, без нервного пота: значит, мне просто показалось. Недостаток сна вызвал слуховые галлюцинации.

- У тебя дальше… - в голосе дракона послышалась вопросительная интонация.

- Завтрак! – перебила я. – Не знаю, что там у других болезных, но у меня завтрак! Топ-топ-топ в столовую, силушки восстанавливать, вкушать яства и наслаждаться!

В тот день ни на завтрак, ни на другие занятия я так и не попала. Руководство академии решило, что если не грызу гранит науки, как все, значит, буду грызть гораздо быстрее, да где-нибудь на другом конце мира. Холодном конце мира…

8. Глава 7. Твои тайны в моих объятиях

Иногда я думала о мире, как о музыке. Как и многие послушные детки с прекрасным дневником для родителей, я посещала занятия в музыкальной школе – и там старалась быть такой же лучшей, как в школе обычной. Со временем я поняла, что всё в этом мире имеет своё звучание, которое можно переложить на ноты. Боль звучала, как а капелла на высоких нотах, отчаяние тянуло к земле и под неё низкими. Страх кричал скачущими высокими нотами и протяжными переходами, надежда – женским хором во всё нарастающем сопровождении оркестра. Дождь шелестел, как народные песнопения в ночи, ветер гудел, походя на трубы, а снег кружил, как мелодии, выходящие из-под пальцев на старом фортепиано. Каждый человек звучал по-разному, но я для себя выделяла группы: те, кто звучат опасностями органа, те, кто веет романтичной тоски скрипки, те, кто быстры и резки, как барабаны, те, кто полны сомнений, как фортепиано…

Снежинка коснулась носа и растаяла, каплей упав на платформу. Я обняла себя руками – зимняя мантия с меховым капюшоном, чёрная и таинственная, как и положено одежде ведьмы, тяжестью висела на плечах, но не справлялась с тем, чтобы как следует согреть меня на ветру. Руки, красные и уже осушенные непогодой, я бездумно запрятала под самую форменную рубашку, к теплу, чем сделала себе только хуже, так как коснулась пальцами-ледышками горячей кожи живота, а той это совсем не понравилось. С ойкающими звуками пришлось одёрнуть ладошки просто под плащ. Холодный ветер кусал за щёки, как ребёнок за куски лакомого пирога, которые надо срочно уменьшить в размерах, пока мама не вернулась и не посадила за стол, чтобы ел суп. Обильно шёл снег – в свете здешних огней он казался разноцветным: то оранжево-золотистым, как освещающие платформу фонари или лампы в вагонах, то серебристо-белым, как выступившая луна, то насыщенно-синим, как возвышающиеся то тут, то там ледяные статуи естественного происхождения. Местные жители статуи не разрушали для освобождения дополнительного места, они сохраняли их природную красоту, строя здания вокзалов и городов, ларьки с едой в дорогу и мосты вокруг них. Лёд скульптур причудливо изгибался, очертаниями напоминая горгулий и диких зверей, цветы и деревья.