– Кто? – Мое сердце (да, оно у меня есть, хоть и крошечное, как у Гринча) замирает, когда она объявляет посетителя. Обычно ко мне никто не заходит – я отказываюсь принимать практически всех, кто не записывался заранее. Может ли это быть мисс Харрисон?

От этой мысли на лбу появляется испарина.

– Ваша сестра, – говорит Дениз.

Я корчу гримасу в трубку. Благо, меня никто не видит. От разочарования желудок сжимается, и я выпрямляюсь, затягивая галстук.

Кендис. Моя младшая сестра. Не хочу сейчас с ней говорить. В последнее время я избегаю все свое семейство, и я уверен, что Кендис это поняла. Она всегда доказывает, что умнее, чем кажется.

Я открываю рот, чтобы сказать: «Пригласи войти», как двери распахиваются и в кабинет входит Кендис с сияющей улыбкой на красивом лице, направляясь к столу.

– Джа-а-аред, – она произносит мое имя певучим голосом, так напоминающим голос нашей матери. Интересно, она это понимает?

Наверное, нет.

Нажимаю на кнопку завершения звонка и поднимаюсь на ноги. Мама учила меня вставать, когда в комнату входит дама, и моя сестра не исключение.

– Кендис. Какой сюрприз, – В моем голосе звучит раздражение. Я прокашливаюсь.

– Надеюсь, приятный.

Не обращая внимания на мое явное раздражение, она быстро обнимает меня. От ее обильного парфюма у меня чешется нос.

– Ты плохо себя ведешь, братец, – говорит она, сев в кресло у стола.

Я устраиваюсь в своем кресле, наблюдая за ней, пока она проверяет телефон. Кендис двадцать три, и она очень привлекательная девушка. Мужчины спотыкаются, пытаясь привлечь ее внимание, она развлекается с одним минут пять, а затем переходит к следующему. Обычно это не выходит за рамки флирта на вечеринках – а Кендис ходит на все вечеринки и светские мероприятия, которые только возможны на полуострове Монтерей, клянусь Богом.

Откуда я это знаю? Кендис исповедуется каждый раз, когда мы собираемся – только вдвоем или всем семейством. Она ничего не скрывает.

Кто-то посчитает, что это слишком личное.

– Я плохо себя веду? – уточняю, когда она наконец убирает телефон в сумочку Gucci. Она с ног до головы разодета в дизайнерскую одежду – а ведь она даже не работает.

Мама умерла пятнадцать лет назад и оставила трастовый фонд, о котором никто не знал, только Кендис.

«Мы с нашим братом Кевином и так о себе позаботимся» – так говорилось в завещании. Трастовый фонд передавался в нашей семье из поколения в поколения по женской линии и достался матери от бабушки. Женская солидарность и забота, все такое.

Помню, как разозлился, когда увидел завещание, но мне было всего девятнадцать, и я был полным идиотом. Травмированный внезапной потерей человека, которого любил больше всех на свете. Тот трастовый фонд тогда казался мне предательством. Теперь я вижу реальное положение дел. Она позаботилась о единственной дочери лучшим способом. Так сказать, передала наследие.

Но боль в груди, которую я сейчас рассеянно потираю, все еще не утихает.

– Ты сбрасываешь мои звонки. – Тон Кендис звучит обвиняюще. Все верно, но не только ее, еще Кевина и папины.

Она права. Я знаю, чего они все хотят, и они этого не получат.

– Я был занят работой.

– О да. Ты выглядишь таким невероятно занятым.

Она оглядывает мою пещеру, зовущуюся офисом. Ее радостное выражение лица становится все более хмурым, по мере того как она осматривает помещение.

– Стены такие пустые.

– Это называется искусство, Кендис. – Я показываю ей картины абстракционистов на стене.

– И все в оттенках кремового и бежевого. – Она закатывает глаза. – Здесь нет ничего цветного, никаких теплых акцентов. Тебе не кажется, что это место угнетает? – тихо спрашивает она, наклонившись вперед, как будто мы обсуждаем важный секрет.