– Проходи.
– Ты Макс? – спросил Бирюков.
Жбан проворно запер дверь, шагнул к незнакомцу, прижав палец к губам, прошептал в самое ухо гостя:
– Больше ни слова. Пойдем в комнату.
Из кухни появилась Галя. Она остановилась посередине коридора, вопросительно посмотрела на взволнованного Максима, но тот лишь раздраженно махнул рукой:
– Иди, собирайся. Ко мне человек пришел.
Он поманил Бирюкова пальцем, завел в большую комнату, плотно прикрыл дверь в коридор. Показал на кресло, мол, садись. Отошел в угол, где на буфете стояла магнитола, включил радио, врубив звук на полную катушку. Взяв стул, Жбан поставил его рядом с креслом, наклонился к гостю, прокричал ему в самое ухо:
– Я думаю, что за этой хатой следят менты. Наверняка слушают телефон и все разговоры, которые происходят в квартире. Я не знаю, каким способом они это делают. Но современная техника позволяет услышать все, что хочешь услышать.
– Успокойся, – покачал головой Бирюков. – Ты не резидент иностранной разведки. Никто не станет привлекать ради твоей разработки такие силы и средства. Следить, слушать телефон и квартиру… Ради чего? Кому это надо?
– Если ты ни хрена не понимаешь, лучше помалкивай. Я говорю: меня пасут и слушают. Поэтому я не могу больше тут оставаться. Прямо сейчас уезжаю на дачу к своей бабе. Ты ее в коридоре видел. Поэтому рассказывай коротко, в телеграфном стиле. Что с Архиповым?
– Коротко не получится, – прокричал в ответ Бирюков. – Архипов передал мне записку. Написал номер телефона. Он пишет, чтобы не ходил к ментам, обратился к тебе. Вчера я оборвал телефон той девчонки, но никто не снимал трубку. Я выяснил твой адрес по телефонному номеру и пришел сюда.
– Я не подхожу к телефону. Сам звоню кому надо. Что с Архиповым?
Бирюков пересказал свою историю, начав с того дня, когда он пришел в картинную галерею «Камея», чтобы забрать свою непроданную картину, а вместо ее получил двести пятьдесят долларов. И закончил позавчерашним вечером, когда в темном проезде рядом с промышленной зоной передал в руки кавказца по имени Ашот чемоданчик и нашел в дорожной грязи записку от Архипова – пятидесяти долларовую купюру с выколотым на ней текстом.
Глава седьмая
Жбан долго мял ладонью подбородок. Наконец встал со стула, прошелся по комнате, выключил радио и сел на прежнее место. Он поманил Бирюкова пальцем и прошептал в ухо:
– Слушай, ты человек посторонний. Поэтому не лезь в это дерьмо. Тут свои законы выживания. Каждый идет на дно или выплывает наверх по одиночке. Если я хоть пальцем пошевелю, чтобы помочь нашему знакомому, считай, я спекся. В прокуратуре под меня копают. Я совершу хоть одну ошибку, меня прихлопнут, как муху. Надо мной висит десять-двенадцать лет лагерей с конфискацией. Но конфискация это так, мелочь… Потому что две пятилетки за забором я не протяну, сдохну. Ты сам должен понимать такие вещи.
– Значит, Архипов пусть пропадает…
– А ты что, мать твою, самый жалостливый? Ты гуманист, а я дерьмо на лопате?
– Я не самый великий гуманист, но…
– Где купюра, на которой он выколол свою записку?
– У меня дома.
– Знаешь что… Разорви ее на мелкие клочки. Брось бумажки в унитаз и спусти воду. А потом навсегда забудь о том, что с тобой произошло. Забудь об Архипове. О том кейсе, что ты получил на вокзале. О дипломате Сахно. И, главное, навсегда забудь обо мне. Ты сюда не приходил. Мы с тобой не виделись и не разговаривали. Я ничего не знаю и не хочу знать. А если до прокурора дойдет, что ты побывал в квартире, я буду настаивать, что ты ошибся дверью. А потом попросил попить воды, я и пустил тебя. По доброте душевной. И моя баба эти слова подтвердит. Ты понял? Забудь все. А теперь прощай.