«Каменная». «Бессердечная». «Он с ней слишком носился». «Она не заслуживала такого парня». «А помните, когда умерла невестка Ноланов…»

«Лукас всегда любил ее сильнее».

Мне было не больно. Пустые слова не могли меня достать там, где я пряталась.

В какой-то момент пришли Брэдли. Милтон неловко мял в руках кепку, Дороти была смущена, но энергична. Оглядевшись по сторонам – все ли смотрят на нас – начала произносить явно заготовленную речь.

– Ева, прими наши глубокие соболезнования и признательность. Твой муж был настоящим героем…

Я перебила ее:

– Если бы ты лучше смотрела за своими детьми, ему бы не пришлось становиться погибшим героем.

Багровый румянец прилил к ее мясистым щекам, окрасил шею.

– Ты…Ты винишь меня в его смерти?

И я сказала:

– Да.

Хлопая коровьими губами, Дороти Брэдли хватала воздух, разом став жалкой и старой. Муж ее, бессловесный тюфяк, напротив, вдруг стал как-то больше и, крепко взяв жену под локоть, увел прочь, коротко кивнув мне на прощание.

Больше ко мне не подходили.

Во время службы я смотрела в окно. В стекло лезли рябиновые гроздья, плотно усыпанные кровавыми ягодами. Это было так красиво, так невыносимо прекрасно, что близко-близко подкатили слезы, но не пролились. Как будто еще рано. Как будто я еще не заслужила.

Когда священник закончил говорить, снова что-то незаметно изменилось. Я посмотрела на Локи – серьезный и строгий, он выглядел по-другому. Он выглядел готовым.

Держась за Маризу, я стояла у края разверстой, сухой могилы, и мысленно падала, падала в ее безысходную тьму. Шорох винтов, закручивающих крышку гроба, долго будет мне потом сниться в самых безнадежных, густых кошмарах. Я чувствовала, что больше не могу, ломаюсь, трескаюсь, как яичная скорлупа, но, закусив щеки изнутри, удержала себя, не закричала.

После кладбища все пошли в бар. Сейчас, когда тело было предано земле, многим становилось легче. Я видела, как они сбрасывают груз подавленности с плеч, понемногу распрямляются, негромко переговариваются друг с другом, изредка бросая быстрые взгляды в мою сторону. Ронни, всегда прямая и жесткая, опустив плечи, шла под руку с моей мамой. Джек вел Маризу, ее маленькая ладонь терялась в его огромной. Рэн и Рику бесшумно подошли ко мне и встали по обе стороны, пряча от любопытных глаз. Мы шли последними, понемногу отставая от остальных.

– Ненавижу похороны. – красивое лицо Рэна скривилось. – В такие моменты всегда очень ясно понимаешь, что жить – это значит терять тех, кто тебе дорог.

– А я не могу не думать о папе. Почти тридцать лет прошло, а воспоминания такие же яркие. Я тогда ревел как девчонка, а ты – нет, ни слезинки не проронил, помнишь, Рэн?

– Всегда. Мне казалось, что меня разорвет изнутри, хотелось взорвать мир, уничтожить себя, сделать хоть что-то, чтобы картинка снаружи и внутри наконец-то сложилась.

Остановившись, я подняла голову и увидела внимательный взгляд брата. Он рассказывал это для меня.

– Как ты справился?

Он сочувственно покачал головой.

– Я не справился. Я почти сломался. Мне помог тогда Джек.

Я кивнула и хотела было уже двинуться дальше, но Рэн мягко взял меня за плечо, задержав.

– Ева. Не отгораживайся от нас.

Я осторожно положила голову ему на грудь. Так же осторожно брат обнял меня. Рику, стоявший рядом, погладил по волосам. Они пахли вишневыми ветками, ванилью, талой лесной водой и растертыми между ладоней смородиновыми листьями. Такие сильные, теплые и… чужие. Не эти объятия мне были нужны. От подступивших слез болели щеки и щекотало в носу. Я прокаркала глухим, срывающимся голосом куда-то в ворот пуловера Рэна: