Брокк и Ева одновременно подбежали к нищему, чтобы проверить, жив он или не очень. Девушка первой склонилась к мужчине, проверила, есть ли пульс – есть – и выдохнула. Живой! Но надолго ли? Как сильно он головой ударился? Увы, кожу головы он рассек, и немного крови осталось на камнях; девушка села так, чтобы ее действия были не замечены свидетелями, и быстро стерла кровь с камней внутренним подолом платья.

— Держи его!

— Убийца!

«Разорались», — подумала Ева и поднялась. Брокк, понимая, что будет дальше, сам вперед пошел, чтобы дочь прикрыть, но она его обогнала.

— Осквернитель жив! — объявила она громко и властно, и люди остановились. Один из стариков, часто приходящий в храм, подслеповато прищурился и рот приоткрыл: неужто Эва-в-шрамах? Она, оказывается, вон какая высокая! И говорить умеет.

Не только старичок Эву не узнал; некоторые завсегдатаи тоже с недоверием глядели на эту высокую худую женщину.

— Ты еще кто такая? — бросил один из толпы.

— Стражу кликать надо!

— Нет, матушку!

Но жрицы и сами уже прибежали, и впереди всех здоровенная Оресия, смотрительница и правая рука Рагенильды. Когда она показалась, собравшиеся попятились, и только Эва, Брокк и нищий – по понятным причинам – остались на своих местах.

Посмотрев на мужчину, распростертого на камнях, Оресия спросила:

— Кто посмел?

— Я… — выступил вперед бледный Брокк; он раньше никогда не имел дел с храмовниками, но знает, как жестоко они наказывают тех, кто нарушает их правила.

— Убийца! Осквернил храм в светлый тин! — закричали рядом.

— Казнить его!

— Молчать! — рявкнула Оресия и без тени страха спустилась во двор; уж ей-то нечего опасаться, что кто-то посмеет коснуться ее тела: таких смельчаков во всем Ренсе не сыщется!

Вслед за смотрительницей вышли во двор и другие жрицы, зашушукались.

Оресия же подошла к Брокку и Эве и потребовала ответа:

— Что стряслось?

— Я… того… его… — выдавил Лэндвик, ощущая, как слабеют его колени, а кровь превращается в ледяную крошку. Двор поплыл перед глазами, а удары сердца стали оглушительными… Он виноват. Он все уничтожил. Из-за него пострадают Гриди и девочки…

— Отец сопровождал меня в храм, — объяснила вместо него Ева. — Когда мы подошли к двери, нас узнала молодая жрица, открыла дверь и вышла. И тут кинулся к ней этот… — девушка приняла оскорбленный вид, словно это ее облапали, и выпалила: — человек и опорочил ее. Это случилось очень быстро. Мой отец оттолкнул его от жрицы, он споткнулся и упал. Теперь лежит без сознания, но жив.

— И она, она в него вцепилась тоже! — выкрикнул кто-то из детей.

Оресия была удивлена. Сильно удивлена.

Эву она знает давно, и ни разу эта старая дева, которой нет места ни в обычной жизни, ни в храме, не смотрела на нее так… свысока. Раньше как-то не замечала женщина, что Эва такая рослая, а голос у нее такой твердый.

Но спросила Оресия только об одном. Точнее уточнила:

— Жив?

— Жив, — кивнула Ева.

Жрица подошла к лежавшему нищему, послушала, дышит ли, и кликнула сестер.

— Снесите к больным и займись им, — велела она, а сама снова посмотрела на Брокка. — Кровь не должна проливаться на эти камни, и бить за этими стенами никого нельзя. Ты будешь наказан.

Мужчина опустил голову.

Ева же возразила:

— Кровь не пролилась, и нищего мой отец не бил.

— Ты смеешь спорить со мной? — повысила голос Оресия. — Может, и с самой матушкой поспоришь?

— Споры не по мне, — тихо сказала Ева, — я лишь говорю правду.

Будь на месте этой девицы любой другой, Оресия бы гаркнула на него, чтобы рот закрыл, да дело с концом. Но обижать девицу Лэндвик, которую и так жизнь уже обидела, и которая в храме работала не покладая рук, это… ну, нехорошо это, а Оресия хоть и кажется недоброй, но сердце имеет мягкое.