Всадники ехали медленно, так что прохожие могли при желании наглядеться на них вдоволь, да еще и поклоны выдать, как и сделали некоторые, но ни всадники, ни их дорогие животные не обратили на простолюдинов никакого внимания. Так что зря Брокк заслонил своим крупным телом жену и дочь.

Гриди прошептала что-то, но Ева не разобрала, что: она вовсю таращилась на прекрасных созданий, проезжавших мимо – не на мужчин, разумеется, а на кошек. Какие роскошные! Сначала Ева решила, что это гепарды, но приглядевшись, увидела, что морды без характерного рисунка, глазищи зеленые, усы толстенные, да и массивнее эти кошаки, чем гепарды, и пятна на шкуре другие. А походка какая! Загляденье! Только вот длинные поводки портят всю картину.

Восторженную оторопь дочери Лэндвики сочли парализующим ужасом.

— Эва, — дрожащим голосом молвила Гриди, когда во всех смыслах породистая процессия пропала из виду, — доченька…

Ева опомнилась и настроилась на нужный лад. Играть страх ей показалось лишним, поэтому она сыграла задумчивость.

— Эти кошки на меня напали?

Брокк моргнул, глазам своим не веря: неужели Эва не боится? И, сглотнув, ответил:

— Ну, не эти…

— Но этот самый вид?

— Вид? — нахмурился Брокк.

Эва мысленно щелкнула себя по лбу: местные вряд ли разбираются в научной классификации животных, принятой в ее мире.

— Вид у них ого-го какой, — исправилась она.

— Зверюги, — кивнул Брокк, ища на ее блеклом лице следы страха, который может и затаиться, жрать изнутри, пока спит память.

— Надо же, — протянула Ева. — Хорошо, что я ничего не помню, а то, наверное, хлопнулась бы в обморок.

— А ты разве не… — «не собираешься хлопаться?» – чуть не спросила Гриди, но вовремя поменяла вопрос: — Тебе не страшно?

— Нет, — ответила Ева, надеясь, что сыграет этот сложный момент правильно, ведь во многом характер ее «персонажа» основывается на трагическом происшествии с кошками. — Я ничего не чувствую. Страха нет. И…

— Что? — выдохнула мать.

— Мне кажется, — осторожно произнесла Ева, — что богиня меня благословила.

Лэндвики затаили дыхание, а Брокк даже почувствовал, как по его коже бегут мурашки.

— Это как же? — тихо спросила Гриди.

— Она избавила меня от плохих воспоминаний, и я по-новому теперь смотрю на мир и на свою семью. Разве это не благословение? — Родители все так же молчали, и Ева добавила: — Узнав, как жила все эти годы, я подумала, что Мира Милостивая меня вознаградила в светлый тин, в дни ее правления. Разве не так?

Брокк и Гриди переглянулись; всхлипнув, женщина кинулась к мужу и давай мочить ему куртку слезами непонятного происхождения – то ли радостными, то ли испуганными. Муж, привыкший к жениной чувствительности и слезам по любому поводу, погладил ее по плечам, а сам глаз с Эвы не сводил.

Ева аж вспотела; актерский этюд отыгран, и если она провалилась, то… Крупный смуглый Брокк может быть очень заботливым отцом, но каким он может быть врагом? Не хотела бы Ева, чтобы он засек ее, чужачку, схватил своими ручищами да душить начал за то, что она заняла тело его дочери…

Но Брокк думал о другом. Дочерина идея показалась ему здравой: он не особо верит в богов и всякие там благословения, но если Эва так думает и это позволяет ей не бояться и спокойно глядеть на кошек и каэров, то почему бы и не подыграть?

— Хвала тебе, богиня-мать, — проговорил он, взглянув в небо. — Нет предела твоей мудрости и твоей милости. Энхолэш!

— Энхолэш, — повторила за ним Ева; это словечко у них завершает молитвы.

Гриди зацепилась за ее предположение о благословении и заговорила о светлом повороте в судьбе Эвы, покровительстве богини и прочем. Брокк изредка поддакивал, а сама Ева занималась тем, для чего из дома и выбралась – смотрела по сторонам. Город, по крайней мере, эта его часть, девушке понравился: милая одинаковость домов, относительная чистота, более-менее широкие улицы. Прогулка, в общем, удалась. Не задалось только возвращение…