– Ну… да!

– Не было тебя там.

– Шеф!

– Не было! Я знаю…

– Да кому вы верите, шеф! Он же сам с ней… Они перед банком что – курицу размораживать заезжали? Или цветы поливать? Да она с Бубликом под самым вашим носом, а теперь меня подставляют!

– Капитан, – Цадкин внезапно обратился к Владимиру Александровичу. Чувствовалось, что он не на шутку растерян, события вышли из-под контроля и стремительно перерастали в нечто необратимое. – Капитан, ваше мнение?

Виноградов постарался, не покривив душой, сформулировать свою мысль наиболее корректно:

– Видите ли… У меня нет оснований не верить обоим.

– В смысле? – нахмурился Андрей Леонидович.

– Ха? – почти дружелюбно глянул на Виноградова Бублик. – Он имеет в виду, что эта многостаночница Лидка… И с ним, и со мной, не считая вас, конечно!

– Полегче на поворотах, молодой человек! – счел необходимым вставить осторожный начальник отдела безопасности, непонятно к кому обращаясь.

– Да бросьте вы, – тихо, но так, что собеседники затаили дыхание, выдавил из себя Андрей Леонидович. – Бросьте… Что я – не знал, что ли, про эту шлюху, про Лидку? Вы что думаете – первые у нее? Герои, блин, любовники! Конспираторы! Конечно, шеф – дурак-рогоносец… А, капитан?

– Дело житейское. Всегда ж так было: жена барина – с лакеем или с управляющим. Русская классика, девятнадцатый век…

– Молодой человек! – вскинулся Валентин Сергеевич.

– Нашелся, мент святой! – поддержал его Бублик.

– Да какая уж тут святость… – сокрушенно покачал головой Виноградов. – Но как сказано в одной современной книжке, «если общий фон – грязно-черный, то собственная совесть при некоторой запятнанности смотрится белоснежной»[1].

– Умник!

– Заткнитесь… Все заткнитесь! – Цадкин резко встал, прошелся по кабинету, нервно переставил с места на место пустую бутылку из-под коньяка. – Так… Надоело… Внимательно слушайте, как все было, Пинкертоны хреновы!

Он вновь уселся в привычное кресло с видом человека, принявшего окончательное решение.

– Когда жена вернулась из банка и Сергеич прибежал со своей идеей насчет того, чтобы стащить якобы валюту, я дал добро. Но на всякий случай, чтоб убедиться, что доллары действительно не в шубе, например, а в сумочке, я туда заглянул. И увидел, кроме конверта, бумажки… Вот эти, мать их! Я ее, дрянь, давно подозревал. – Цадкин заметил, что Владимир Александрович недоуменно поднял брови и пояснил:

– Что – неясно, какой ей смысл? Элементарно. В любой момент я застукал бы ее с каким-нибудь мужиком – и адью! Пишите письма… А опять в дерьмо, откуда я ее вытащил, – нет, мадам Цадкина не хочет! Вот и решила на стороне капитальчик на черный день подсколотить. Ясно? Так вот… рядом Машкин саквояжик лежал – я бумаги туда и сунул, еле успел. Хотел потом как-нибудь их… изъять – но сразу же закрутилось, завертелось!

– А почему именно к Машке? Не в стол, не в урну? – прервал образовавшуюся паузу Виноградов.

– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Цадкин. – Кто ж думал, что так получится? Надо было обязательно, чтоб в этот раз стрелки на кого-то конкретно перевелись, а то Сергеич бы не успокоился, пока до Лидии Феликсовны не докопался. Так?

– Да. Были, по правде говоря, мысли…

– Для этого и в койку с ней залез, а? – Андрей Леонидович был вовсе не похож на осмеянного рогоносца. – Штирлиц?

– Шеф… Не мы такие – жизнь такая!

– Народная мудрость, – поддержал Валентина Сергеевича Бублик. У него был счастливый вид прощенного за разбитую чашку лакея.

– А теперь что? – нарушая только что восстановившуюся гармонию, спросил Виноградов. И сразу же ощутил себя в перекрестье трех пар неприязненных глаз.