Почему же они не встретились там? Может быть, Игорь теперь был бы жив!

Германн внезапно заболел, ангина. Точно! Игорь мне позвонил и сказал, что встреча переносится, а потом тот последний звонок и мой отказ приехать из-за попойки с сокурсниками. Идиот! Идиот!

Игорь вдруг почему-то стал беспокоиться. Он не поверил в ангину. Конечно, не поверил! Писатель умеет не только сочинять, но и видеть. Он что-то заподозрил и попросил меня присутствовать. А мне отказала интуиция! Или эгоизм и лень взяли верх? Вот она цена глухоты!

Надо срочно найти того сыщика. Он был на похоронах, я его видел. Стоял у всех за спиной и всё смотрел, смотрел… Будто пересчитывал людей.

Мы спорили с Волеем о том, что можно, а что должно идти на сцене. А чего нельзя делать! Я горячился, топал ногами, краснел, потому что я тогда уже почти поставил пьесу… Игорь отнесся к ней недоверчиво.

«Нет места на театральной сцене примитиву кровавого преступления, – сказал он. – Оставь это нам, писателям и сценаристам. Это не дело театра. Смерть не может быть условной. Она слишком очевидна. А театр – великая условность. В нем смерть лишь иносказание, а у тебя тут крови много, слишком много для искусства!».

Но я всё равно ставил ту пьесу. Ее, между прочим, написал один небесталанный драматург. Он считал иначе, чем Игорь Волей. В ней был серийный убийца, серийное преступление. Это был маленький горшочек, в котором я выращивал маленький баобаб. Истинный же, гигантский баобаб вырос рядом, а я и не заметил. У меня была попойка в это время… Баобаб рухнул всей своей тяжестью на Игоря.

…Надо срочно позвонить тому сыщику. Боже! Как же его звали? Мертелов! Максим Мертелов. У него глаза… Этот поймет.

Нужно ехать! К ним, на Петровку… Он же определенно оттуда. И спросить на входе, у охраны.

Я поднимаюсь и иду к двери, быстро собираю документы на машину, ключи, беру мобильный телефон, еще что-то… Останавливаюсь быстро записываю в блокноте и сую его в карман: «Германн, чайный, грузчик, ангина». Это, чтобы не забыть, чтобы грело, беспокоило, чтобы торопило. Я всегда так делаю. Ставлю пьесу, но сначала – несколько слов, основных, толчковых. Это – как название романа у Игоря. Есть название – есть уже роман. Хоть еще и не написан, хоть еще и в голове. Он мне так говорил. Он был Учителем! Моим Учителем! Долг ученика спросить с убийцы!

Открываю дверь и выхожу…

А имеют ли преступления свои особые истории? Не слишком ли это доверчиво с нашей стороны думать, что они – то самое явление, которое вправе стоять в ряду обыкновенных общественных отношений.

Как уже было сказано, преступления похожи друг на друга, как животные одной породы. Только одни крупнее, другие мельче. Но кусаются, либо царапаются, либо бьют копытом все.

Хуже всего бывает, когда преступления выстраиваются в ряд. Их обычно называют сериями. Они становятся городским кошмаром. Серия формирует мистический сценарий, а так как мистика чаще всего необъяснима, то и пугают эти серийные преступления как кладбищенские ужасы.

Тот, кто их свершает, наслаждается паническими страхами горожан. Он и сам начинает верить в мистику преступления. А себя даже может возомнить рукой божьей. В особых же, в самых клинических случаях – звериной лапой сатаны. Это одна из самых опасных патологий психики, в основе которых не просто бред сумасшедшего, а глубокое повреждение того, что зовется социальным самосознанием, определением своего места в системе человеческих отношений. Сопровождается это, как правило, долгим и настойчивым изучением религиозной и атеистической литературы, разного рода темных философий, подвергающих сомнению церковные догмы в том виде, в котором они официально приняты. Это – подмена нравственных ценностей, их переосмысление в сторону негативных оценок. Подобные люди очень часто обладают высоким интеллектуальным потенциалом, и в то же время они глубоко ущербны, несчастны, одиноки.