«Да, это всё ты!» – рассмеялся он, и между его пальцами, словно он был цирковым фокусником, блеснули две пузатые рюмки.

Рюмки мягко осели на столик и шоколадным маслом в них засочился коньяк. Я вздрогнула от неожиданного желания разом выпить всё, что попадет в мою рюмку. Арсен опять улыбнулся и сказал, показывая свои ровные, мелкие, белые зубы:

«Это еще не алкоголизм… но ты склонна. Имей в виду…»

«Я пила вчера как мужик. А правда, что у алкоголиков вырабатывается уйма тестостерона?» – спросила я, взяв рюмку в ладонь, и для приличия немного ее погрела там.

«У алкоголиков? – он приподнял бровь. – Вот уж не знал. У них всё, что угодно может быть… Но только тебя это не касается. Я имею в виду только тестостерон»

Я отпила тяжелый глоток коньяка и закашлялась. Он молча облизнул краешек рюмки и посмотрел на просвет в нее. Будто и не слышал моего кашля, даже не поднял на меня глаз.

«Поговорим?» – спросила я, наконец.

«Поговорим», – ответил он.

«Почему ты занят таким делом?» – спросила я, чуть вскинув голову и тоже облизнув краешек рюмки.

«Тебе это зачем, девочка? – Арсен, наконец, посмотрел на меня. Глаза у него серые, внимательные, холодные. – Хочешь менять пол?»

«Только в квартире!» – глуповато хихикнула я и пожалела о своей примитивной шутке, потому что он ее даже не заметил.

А он ведь всё замечает. Получается, не захотел заметить.

«Послушай, Арсен – упрямо продолжила я. – Я – филолог… ты, собственно, знаешь… Решила заняться психологическими экскурсами в женское сознание. Это интересно, хотя и далеко от моей специальности. Зато моя специальность научила меня чувствовать слово и ценить его. Я пишу для одного журнала… так себе, гламурная штучка, владелица – одна набитая дура из правительственных содержанок… папочка у нее когда-то делал демократическую революцию в Питере, за это его влиятельные дружки кинули ей пару миллионов евро. Она ничего умнее не придумала, как кинуться в журналистику, да еще в журнальную. Но там можно писать… а другие дуры думают, что будет хоть что-почитать.

Они все строят из себя независимых светских красоток с тяжелыми кошельками. В основном, кошельки-то у их папиков, а не у них, но это неважно. Пока они раздвигают свои спортивные ножки, деньги будут, будут и интересы. Они мне любопытны… Я хочу их окончательно испортить. Пусть и они станут революционерками, в конце концов. Пусть разоряют своих папиков и делают это осознанно. Каждый должен приложить к этому руку, я имею в виду, к разорению папиков. Я желаю видеть этих светских львиц эмансипированными террористками.

Эмансипация – это форма террора, только однополого. Хочу скандала, хочу эпатажа… Отвечай! Почему ты делаешь операции по коррекции пола?»

Последнее я произнесла нарочито требовательно, сведя бровки.

«Думаешь, я объясню это так убедительно, что твои читательницы кинуться ко мне корректировать свой пол и папики поймут, что платили деньги не за те удовольствия?» – он рассмеялся и расплескал по рюмкам остатки Courvoisier.

«Вряд ли! Не надейся, – покачала я головой. – Они за это своим дурам платить не станут. Если они хотят побаловаться мальчиками, то знают где их найти и сколько заплатить. Так что, тебе тут не заработать, доктор. Но… но я подпорчу им малину, я туда подолью сомнений… страхов… Давай, раскошеливайся! Я же раскошелилась этой ночью!»

Арсен серьезно кивнул и, будто проверяя, достаточно ли я была полезна, осмотрел меня с головы до обнаженных ног.

«О кей! – кивнул он. – Ответ прост. Они сами этого хотят. Я только корректирую их желания. Не каждый знает, что ему нужно. Многие путают искаженное либидо с физиологией. Прежде чем начать, я пару месяцев исследую их мозги. Если там всё в порядке, если там всё осознанно и всё готово к страданиям во имя результата, начинается моя вивисекция. Если всё это блажь, глупость, следствие извращенного видения мира или ошибка… я гоню их в шею. Ни за какие деньги не возьмусь за это».